Не вышел из боя

— Баня по-черному — это когда каменка из булыжника или породного камня сложена внутри самого покоя без всяких дымоотводов. Огонь раскаляет докрасна непосредственно те камни, на которые потом будем плескать воду для образования горячего пара. Соображаешь? От каменки стены нагреваются, тоже не шибко дотронешься. Дым от сгорания дров заполняет всю внутренность строения и выходит в двери, в щели, где найдет лаз. Такая баня, когда топится, кажется, — горит. Естественно, стены и потолок слоем сажи покрываются, которую обметают, конечно, но… Эта баня проста в устройстве, но не так проста в приготовлении. Тут — искусство почти. Надо, допустим, угар весь до остатка выжить, а жар первородный сохранить. Что ты, что ты, Володя… Это целая церемония: кто идет в первый пар, кто во второй, в третий… А веники приготовить? Распарить так, чтобы голиками от двух взмахов не сделались? Что ты!

Баня по-белому — баня культурная, внутри чистая. Дым — по дымоходу, по трубе и в белый свет. Часто сама топка наружу выведена. Но чего-то в такой бане не хватает, для меня, по крайней мере, все равно, что уха на газу. Моя банька — банька черная, дымная, хотя мы с братом иной раз с черными задницами из бани приходили и нас вдругорядь посылали, уже в холодную…

В то лето Владимир парился в банях по-разному: недостатка в банях в Сибири нет. И вот разбудил он меня среди ночи очередной своей светлой и спрашивает: «Как, говоришь, место называется, где парятся, полок?» — «Полок, — говорю, — Володя, полок, ага…» — «Ну, спи, спи…» В эту ли ночь или в другую, уж не помню сейчас, растряс он меня снова, истошный, с гитарой на изготовку, и в гулком, брошенном доме, заставленном корчагами с молоком, при свете лампы в пятьсот очевидных свечей зазвучала «Банька»:

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,Раскалю я себя, распалю!На полоке у самого краюшкаЯ сомненья в себе истреблю!Разомлею я до неприличности,

Ковш холодной… — и все позади…И наколка времен культа личностиЗасинеет на левой груди…

Где-то с середины песни я стал невольно подмыкивать ему втору, так близка оказалась мне песня по ладу, по настроению, по словам. Я мычал и плакал от радости и счастья свидетельства…

А когда прошел первый угар радости, в гордости соучастия я заметил Владимиру, что «на полоке» неверно сказано, правильно будет — на полке. «Почему?» — «Не знаю, так у нас не говорят».

«У нас на Алтае», «у нас в Сибири», «у нас в народе» и т. д, — фанаберился я, хотя объяснение было простое и пришло потом. Гласная «о» в слове «полок» при формообразовании становится беглой гласной, как см. «потолок — потолке» и пр. Но что нам было тогда до этой гласной. Правда, в записях последних лет ясно слышится, что Владимир великодушно разрешает гласной «о» все-таки убегать, компенсируя ее отсутствие в ритмической пружине строенно звучащей соседкой «л» — «на пол-л-л-ке у самого краюшка…» и т. д.

В этом замечании, которому я не мог дать объяснения, и в том, что мы часто потом пели «Баньку» вместе, и есть вся тайна моего автографа, вся тайна моего «соучастия» — счастливого и горючего. А еще потом я уж не мог ему подпевать, кишки не хватало, такие мощности нездешние, нечеловеческие он подключал, аж робость охватывала.

В добавление. Или в послесловие. На одном из выступлений мне пришла записка: «Правда ли или сплетня, что вы завидуете чистой завистью Владимиру Высоцкому?» Ответ, который я осуществил, показался мне не столь удачным, сколько почти искренним.

«Да, я завидую Владимиру Высоцкому, но только не чистой, а самой черной завистью, какая только бывает. Я, может быть, так Александру Сергеевичу Пушкину не завидую, как Высоцкому, потому что имел честь и несчастье быть современником последнего».

Громко? Несоразмерно? Но ведь иные считают и говорят, как обухом под дых и наотмашь: «Высоцкий? Мы такого поэта не знаем…» А истина… Да разве не существует она вне наших мнений, вкусов, словесных определений?

Вот и весь частный случай.

Июль 1981 г.

Юрий ВИЗБОР. ПИСЬМО

Пишу тебе, Володя, с Садового кольца,

Где с неба льют раздробленные воды.

Все в мире ожидает законного конца.

И только не кончается погода.

А впрочем, бесконечны наветы и вранье,

И те, кому не выдал бог таланта,

Лишь в этом утверждают присутствие свое,

Пытаясь обкусать ступни гигантам.

Да черта ли в них проку! О чем-нибудь другом…

«Вот мельница — она уж развалилась…»

На Кудринской недавно такой ударил гром,

Что все ГАИ тайком перекрестилось.

Все те же разговоры — почем и что иметь.

Из моды вышли «М» по кличке «Бонни».

Теперь никто не хочет хотя бы умереть,

Лишь для того, чтоб вышел первый сборник.

Мы здесь поодиночке смотрелись в небеса,

Мы скоро соберемся воедино,

И наши в общем хоре сольются голоса,

И Млечный Путь задует в наши спины.

А где же наши беды? Остались мелюзгой

И слава, и вельможный гнев кого-то…

Откроет печку Гоголь чугунной кочергой,