Не забудьте выключить телевизор

— Наконец Дед окончил работу, натянул сапоги, притопнул ногами и с достоинством и даже некоторой брезгливостью присел за водконоситель. Бутылку он откупорил зубами, затем сгреб из шкафа и выставил пару граненых стаканов. Первую стопку они выпили молча. Ни один не коснулся квашенной капусты, горою возвышавшейся между ними. Так же точно прошла и вторая. Лишь после третьей Дед зачерпнул щепоть и благостно отправил в кратер своего рта. Русинский воздержался.

Алкоголь немного расслабил Русинского. В окружающих предметах он увидел печать торопливости, словно при переезде с места на место. На тумбочке, среди вороха непонятных анкет и пятирублевок, лежал загранпаспорт. «А дедушка намылился в Израиль», — подумал Русинский. Намылился ли он на самом деле, его не волновало, потому что нужно было начинать разговор, а если Дед продолжит кочевряжиться, то можно послать его с чистым сердцем, а там, глядишь, появится какая-нибудь зацепка. Эта мысль не содержала веского основания, но Русинский почувствовал себя лучше и задумчиво изрек:

— Понимаю Моисея. Этот Исход… Великая идея. Она вселяет надежду. Брошу все к черту и махну в Штаты. Отдыхать от родины.

— И как долго? — поинтересовался Дед.

— Что долго?

— Отдыхать будешь как долго?

— До смерти.

— Отдыхай в таком случае здесь. Смерти нет.

Русинский заерзал.

— Я тоже что-то слышал об этом. Но в данном случае я о другом. Они, на Западе, думают только о себе, а мы вечно спасаем все человечество, но это всегда кончается одним и тем же: водкой и тюрьмой. Я, конечно, тоже не ангел, но мне этого не надо. Не хочу пропадать.

Дед нахмурился, вынул из нагрудного кармана пачку английского табака и, сворачивая сигарету, сказал:

— Я часто вспоминаю о Борисе. Он мой брат был. Разбился в автокатастрофе. Автобус. Я так думаю: у этого автобуса был свой маршрут, а значит, и свое назначение. Выходит, он, автобус, должен был разбиться именно в тот день и час, и по своим причинам. Но это что значит? Главное — то, что назначение Бориса и назначение автобуса совпали. Возможно, у них изначально была одна приписка, а автобус — это носитель назначения Бориса, и все это из одного разряда. Я понятно говорю тебе? Мы неслучайно родились там, где родились, и такими, какими родились. Я в следующей жизни могу быть чистопородным немцем, или зулусом, и что тогда?.. Надо принять это все, но не быть рабами. Служить — не значит быть рабом. Это и есть настоящая жизнь: быть здесь — и быть повсюду и нигде, одновременно.

— Это трудно понять, — констатировал Русинский.

— Это вообще невозможно понять. Но это ничего не значит, то, что этого не понять. Все мои родственники, они хотят уехать. Дуроломы. Никуда не надо бежать. Куда бежать? Везде они найдут только самих себя. Уходить надо в себя настоящего, другого пути нет. Раз уж целиться, так в Солнце.

— Интересная мысль, — согласился Русинский.

— Еще не то услышишь, — пообещал Дед. — Я тебе про Бориса не все рассказал. В семидесятые это было: захотел он уехать в Америку. Хочу свободы, говорит, а совков презираю. Типа, не могу тут жить. Ну что. Закрутилась карусель. ОВИР, КГБ, партийные товарищи, жена не выдержала, ушла и дочку забрала, ее отец инфаркт получил, какие-то проблемы еще, но, в общем, уехал. А через десять лет письмо передал, из Тель-Авива. Пишет: ненавижу америкосов, у них там коммунизм. Сытый, с голыми сиськами, а в остальном то же самое, только хуже, потому что в Малкутске я могу с людьми поговорить, а в Йорке этом новом не могу. Тупые все и фальшивые, дурики вокруг, негры оборзели, а Израиль — вообще дыра, и сраться с арабами я не хочу. Ну, чем это кончилось, ты уже себе слышал.

— Это в высшей степени поучительно, — со всей возможной вежливостью заметил Русинский. — Но при чем тут я?

— А ты чем лучше? На хрен мне твой Израиль. Блин, приходил тут один. В прошлый четверг. Тоже великий воин. Сидел вот тут, про теологию рассказывал. Моисей, Америка, Россия. А нынче — все! Твари из него всю дурь вынули, а ничего не осталось. Потом разрезали его труп на части и отправили по почте: в синагогу, церковь и мечеть. Я бы еще индусам отправил, а то он какие-то ксерокопии цитировал. Веды-кеды, боголичность.

— Вы атеист? — холодно спросил Русинский.

— Ты пойми, юноша бледный, — сказал Дед. — Главное — чтобы твоя воля и воля Бога совпадали. А для этого не надо амбиций. Cвоеволия не надо, понял? Вот ты собрался Тварь победить. А у Твари нет к тебе ничего личного. Она и помогает, и мешает. Это зеркало. Ее нельзя подкупить или надавить на жалость, а проклинать нету смысла, вред один. С кем воевать? Просто выкинь ее из головы.

— Я не понимаю вас.

— Поэтому я здесь, а ты — передо мной. Иди, ищи свою Тварь. Гвура безбинная.

Дед сплюнул.

— Понятно, — сказал Русинский. — Не скрою: очень хочется набить вам морду. Но за что я вас, евреев, не люблю, за то и уважаю. К тому ж вы старый человек. Ветеран. Однако тут неувязочка есть одна. Ладно, допустим, я облажаюсь. Не убью Тварь. Но неужели вы надеетесь догнить в этой дыре, если Тварь овладеет миром?