«Домой? — переспросила она саму себя. — И это мой дом?! Ну, может быть, и дом, но всего лишь на пару дней. Просто чтобы не заселяться в отель».
Лиза позвонила в ресторанчик в конце улицы и заказала ужин. Много мяса, картофеля и тушеной капусты, штрудель и печенье с корицей, ну а вино у нее было свое, из запасов покойного Тюрдеева.
«Ну, хоть на что-то путное сгодился, сука!»
Ужинала долго, вдумчиво, с аппетитом и со вкусом. Наелась, как удав, выпила тоже прилично. Не допьяна, но где-то на полпути. Покончив с ужином, встала из-за стола, задумчиво осмотрела гостиную, в которой устроилась трапезничать, и решила, что время еще не позднее, и, значит, вполне можно заняться делом.
«Что ж, делу время, потехе час!»
Лиза прихватила хрустальный стакан с виноградной водкой, поднялась в кабинет на втором этаже, села за стол, неторопливо и со вкусом — «А куда торопиться-то?» — раскурила сигару и, наконец, придвинув к себе телефонный аппарат, сняла трубку и попросила «барышню» соединить с абонентом 73–95.
— Здравствуйте, Фридрих! Не помешала? — спросила она, когда служанка передала трубку полковнику Штоберлю.
— Ну, что вы, Лиза! Вы мне никогда не мешаете. Здравствуйте! — Штоберль, очевидным образом, обрадовался звонку и не счел нужным это скрывать. — Предполагаю, вы сейчас в Гейдельберге. В гости придете?
«Превратности судьбы. А ведь могли стать врагами!»
Впрочем, не стоило обольщаться, друзьями они не стали тоже. Во всяком случае, пока.
— Завтра, — предложила Лиза.
— На завтрак?
— Я встаю рано.
— Я тоже. Семь утра вас устроит?
— Да, спасибо! — приняла приглашение Лиза. — Каша будет?
У Штоберля была отличная кухарка и готовила она практически все, что никогда не подадут в роскошном ресторане.
— Овсянка подойдет? — Штоберль был сама вежливость. — С изюмом и медом. Молоко, белый хлеб… Что-то еще?
— Разумеется! — удивилась Лиза скудости воображения некоторых мужчин. — Сливочное масло, кайса…
— Кайса? — переспросил полковник.
— Курага, — перевела Лиза. — Жирный сыр, яйца и какие-нибудь сдобные булочки.
— Бриоши или творожное печенье? — деловито поинтересовался ничуть не удивленный Штоберль. — Могу предложить также грецкие орехи.
— Остановимся на бриошах, — решила Лиза. — Орехи само собой. И кофе. Много кофе.
— Договорились. В семь утра!
— В семь, — подтвердила Лиза.
— Тогда до встречи!
— До свидания, полковник!
Она положила трубку и, пыхнув сигарой, открыла дверцу правой тумбы письменного стола. В декабре 1931 года, когда Лиза впервые оказалась в этом доме, ее, прежде всего, интересовал научный архив Тюрдеева. Им она тогда и занялась. Документов было много, и все, что не успела прочесть в немногие дни перед возвращением в Шлиссельбург, Лиза прихватила с собой. Собственно, она забрала домой практически весь архив Кассио Морамарко и Леонтия Тюрдеева и вдумчиво изучала его затем, вплоть до начала войны. Однако ни до чего, кроме архива, руки тогда так и не дошли. Лиза не добралась даже до личных бумаг Леонтия, не говоря уже о прочем. Оттого и о завещании доктора она впервые узнала от Штоберля, хотя в доме наверняка хранилась копия этого важного документа. И вот теперь настала очередь правой тумбы стола.
За украшенной инкрустациями дверцей, как и следовало ожидать, находились три выдвижных ящика.
«Ну что ж! Когда-то этим все равно следовало заняться!»
Лиза начала с нижнего ящика, и оказалось, что здесь находится настоящее сокровище. В ящике лежали папки и альбомы с личными фотографиями Леонтия Тюрдеева, которые Лизе были совершенно не интересны, кроме одной. Той, в которой находились ее собственные фото. Фотографии Елизаветы Браге, ее немногочисленные письма, адресованные «
«Он сказал, мы познакомились во Флоренции…»
В пору галантных ухаживаний на борту «Звезды Севера» Тюрдеев действительно рассказал Лизе — правда, без подробностей, — что познакомились они в 1928 году во Флоренции. Нынешняя Лиза ничего этого, разумеется, не помнила, ведь это случилось не с ней, а с совершенно другой женщиной. Однако сейчас, рассматривая немногочисленные фотографии и открытки, связанные с той осенью, Лиза неожиданно вспомнила — как часто случалось с ней в последнее время — то, чего не могла знать, не то что помнить.