Небесный почтальон Федя Булкин

– Ничего не приключилось, бабушка, сама ты видишь, пока со мной. Только как подумаю, что еще приключится… Как заглянешь вперед-то, бабушка, как подумаешь, ужаснешься…

– Это что же такое, Федя, ужасает тебя впереди?

– Да таблица, бабушка, умножения…

– А вообще-то, я так считаю, лучше и не знать ничего человеку о будущем, что там ждет его впереди. Ты как думаешь?

– Все же, Федя, думаю я, что сиди да учи третий столбик.

– Лучше завтра, пожалуй, выучу я его, мне сегодня, бабушка, жить уже совсем мало осталось…

– Что ты крутишься, Федь, как ерш на крючке?

– Видишь муху эту ты, бабушка?

– Вижу, Федь. Ну и что?

– Вот она, эта муха самая, покоя мне не дает, за нос водит…

Третий час уже не могу от мухи этой глаз отвести. Хоть бы ты ее, бабушка, чем-нибудь оглушила.

– О-хо-хо-хо-хонюшки, бабушка… Мысли мрачные изъёрзали…

– И какие же мысли мрачные, Федя, изъёрзали тебя?

– Да мало ли, бабушка, их во мне! Как оглянешь…

– Что же плохо там, Федь, как оглянешь?

– А сама-то, бабушка, оглянись…

– Силы небесные! Это зачем же ты, Федя, Царь-Зайца распотрошил?!

– А проверить хотел я Царьца с души, кто в нем, как нажмешь вот тут вот, мяукает?

Впрочем, это дело прошлое. Уже можно обратно его заштопывать. Нету в нем ни души. Одна вата.

– Третий столбик выучил, Федя, ты?

– Да какой там выучил, бабушка, бог с тобой! Как дуршлаг моя голова. Только нужные сведенья остаются. Жить бы человеку попроще, а, бабушка?

– Это как же попроще, Федя?

– Днем сегодняшним жив – и ладно. Это я к тому, бабушка, что ведь завтра тоже таблицу умножения учить, и конца и края этим завтра не видно. Я сегодня-то, бабушка, еле встал. А уж завтра…

Из тетради Фединой: о душе-воробушке, кошке Пуне и золотой рыбке

Что-то раззевался я. Так зевну, сяк зевну. Уже третий раз, наверное. Скучно…

– Что же скучно, Федя, тебе?

– Жить-поживать, добра наживать…

– Скучно, Федя, на полу лежит, на тебя смотрит: когда же Федя солдатиков соберет? Мусор заметет? Веник возьми, в совок собери, в ведро стряхни. Вот и скучно не будет.

Еще скучнее гораздо!

– А зеваешь когда, рот вот так рукой прикрывай. Зевал, вот как ты, человек один, зевал-зевал, скучно, говорил, мне! Да так широко зазевнул однажды, что душа-то и вылетела. Хотела было назад вернуться, а он уж и рот захлопнул.

– Это умер он, что ли, бабушка?

– Все равно что умер, Федь, когда без души. А душа в каждом птичкой полетать просится, смотри, улетит из такого скучного, прозеваешь…

И двумя руками прикрываю рот. Чтоб покрепче.

– Что-то страшно мне, бабушка…

– Что страшно, Федя?

– Вдруг уже прозевал?

– А ты вот тут приложи, проверь.

– Стучит, бабушка.

– Значит, дома.

На месте, слава богу, душа моя! Не успела хитростью выскочить.

Очень нравится мне, как она во мне стукает. Тук да тук…

И у Пуни душа была. Погладишь по брюшку немножечко, а она уж под рукой, стучит. Только не тук – тук, как у меня стукает, а тук-тук-тук-тук-тук… часто-часто.

* * *

Залетел к нам в окошко воробушек. Пырк на шкаф! И сидит, вниз поглядывает, по бокам сложил крылышки, головкой вертит: куда это, мол, угодил? Так и подлетел я от счастья! Пятки вниз ушли. Прилипают вечно эти пятки к земле, только человек от радости выпрыгнуть хочет. Ну, думаю, повезло в какие-то веки! Воробушек…

Закрыл окно поскорей, чтобы не вылетел, побежал за стремянкой. Придет из сберкассы бабушка, а у меня уже вот!

Только на первую ступеньку полез, воробей с угла шкафного в другой. Слезать пришлось, стремянку переставлять. Неповоротлив человек оказался я в сравнении с маневренной этой птицей.

И пошла охота. Со стремянки на диван, с дивана на стул, со стола на стол, я туда, он сюда. Я за ним, он от меня.

Ужас шустрый! И к окошку все норовит. Стекла-то не знает. Да еще и беспамятный! Другой бы на его месте раз стукнулся, в следующий бы не треснулся. А этот прям БАМ да бам!..

Врежется. Отлетит. Врежется – отлетит. Не понимает, глупый, что я хорошего ему хочу.

Вот поймаю его, возьмем у соседки с бабушкой клетку, у нее как раз хомяк сдох, насыплем зернышек, нальем в крышку водички. Заживет воробей царь-птицей…

Пылесосом, что ли, его с потолка выполосить?

Только придумал я выполосить его, развертел пылесос, пришла бабушка.

Заглянула в комнату. Молодец, говорит, убираешься…

Да какой там убираюсь я, бабушка! Посмотри сама, кто у нас!

Испугалась бабушка воробья: Господи помилуй! – сказала. Даже не ожидал я от нее, что она воробьев боится.

Не бойся, говорю, бабушка, он не кусается… Возьмем, объяснил, у соседки клетку, даже покупать не придется. У нее как раз хомяк сдох…

Нельзя, сказала, ловить его, Федя, воробей – птичка вольная, душа Божия, выпустить нужно…

Так и ахнул я! Это как это выпустить?! Опять Божия?! Ни за что! Мне воробей этот позарез нужен! Самому! До слез!

Но она меня не послушала. Прошла в комнату и окно распахнула. Вмиг не стало у меня воробья. Даже говорить с ней больше не буду…

Видит бабушка, плохо дело ее. Нет ей от меня за воробья прощения, нет и не будет. Забудусь, отвечу ей что-нибудь, а потом про воробья спохвачусь, и ни-ни!