Небо для Баккена (СИ)

Много звуков можно услышать посреди пустынного острова, омываемого волнами океана. Многое может померещиться. Кто-то скажет: набежавшая волна камни у берега ворохнула, кто-то – женщина, долго в неволе томившаяся, с облегчением вздохнула. Много тайн у океана, не все людям знать положено.

На маяке все было без изменений. Если кто-то и шарил здесь в поисках заветной книги, то делал это очень аккуратно, следов не оставляя.

Я поднялся к фреске, изображающей Драконов. Ступени лестницы выщерблены временем. На таких ничего не стоит оступиться и, чтобы удержать равновесие, опереться рукой о внутреннюю колонну, прямо напротив изображения Серого Мастера Меда. Там, куда падала бы тень от его поднятой ладони.

Камень, казавшийся монолитом, легко подался внутрь. Теперь оставалось только задвинуть плиту в открывшийся слева паз. Глубокая темная ниша. «Надо хотя бы осветить ее, прежде чем шарить внутри», – подумал я, засунув руку почти по плечо. Пальцы прикоснулись к чему-то холодному и шершавому.

– Что ты собираешься с ней делать? – спросила Астрид, подозрительно разглядывая книгу в переплете из черной «змеиной» кожи. Точную копию оставленного в Гехте «Гербариума». Астрид не открывала «Соперника», не брала в руки, вся ватага демонстративно не интересовалась им, но вечером шкипер позвала меня пройтись вдвоем по берегу, и первые слова ее, как только мы отошли достаточно далеко от лагеря, были о проклятой книге.

– Отдам канцлеру Хегли Секъяру. Или лучше сразу отвезти в храм Дода?

– Милый, верно, человек этот канцлер королевства, если встрече с ним ты предпочитаешь храм Багряного.

– Милее не бывает. Но видеть его все равно придется.

– Да, придется. – Астрид еще раз пристально посмотрела на черную книгу. – Ларс, я бы рада отвезти тебя, но ни один мореход в здравом уме не пристанет к берегу близ храма Дода. Мы не любим жрецов Багряного и не желаем иметь с ними никаких дел.

– Да кто любит…

– У нас случай особый. Охота на ведьм.

Охота на ведьм. В хрониках Гехта об этом ужасе нет ничего, потому как город начали строить после его окончания, а в то время, когда по всей земле Фимбульветер жгли женщин, обладающих особыми знаниями и способностями, на месте будущего Университета стояли три двора да трактир. В книгах же по истории написано мало и неясно. Словно стесняясь или боясь сказать лишнее, их авторы пишут, что во время правления Карла Проклятого, правнука Хлодвига Первого, всякий, кто занимался ведовством или обладал тайным знанием, объявлялся врагом и должен был быть «казнен на том месте, где схватили его». Что именно считалось тайным знанием и чем ведьмы так помешали выродку, объединившему в себе чуть ли не все пороки, не объяснит никто. Также неизвестно, сколько людей погибло за пять лет, пока по всей Фимбульветер горели костры. Конец этому положило только еще большее безумие Смуты, когда проклятый король окончательно разозлил своих подданных и несколько кланов, объединившись, объявили мятеж, а жители городов двинулись громить вурдов, и только небывалый прежде набег кочевников, прорвавший ослабленный доспешный ряд замков приграничья, заставил оставшихся в живых людей опомниться и вновь сплотиться. Говорят, что далеко не последнюю роль в возмущении государства сыграл кто-то из тогдашних хронистов.

Но про Смуту не писал только ленивый. А что же с охотой на ведьм?

– Наши летописи тех времен сожжены или взяты водой, – тихо сказала Астрид. – Но мы, живущие на побережье, не забыли ничего. Только зачем говорить? Кому сейчас важно знать, что прежде, еще до прихода ледника, в восточные воды часто заходили длинные узкие корабли и смуглые горбоносые люди, говорившие на чужом языке, торговали с нашими предками? Что не было сизой дымки и большие карбаса под многими парусами свободно плыли во все стороны, достигали иных земель и возвращались обратно? Что земля Фимбульветер прежде была больше? Кому нужны названия сгинувших городов, некогда стоявших у кромки океана? Только люди корабельных кланов помнят это. Когда мы делаем работу на берегу, собираемся вместе, поем, рассказываем. Бабка поведает внучке, что знает, та передаст своей. Летописи гибнут вместе со своими создателями. Или ложатся на полки, где лежат нетронутыми. Долго, очень долго… Вечно. Песни остаются, живут. Никто не вправе изменить в них хотя бы слово.

Астрид сложила руки на груди и склонила голову. Ветер трепал белые волосы шкипера Леглъёф, волны подбегали и припадали к ее ногам. Высокая, мощная, вставшая в лунном сумраке на границе земли и океана, она казалась героиней древних легенд, прорицательницей, раскрывающей видения прошлого и будущего так же легко, как отдергивают полог у входа в родной дом.