Небо для Баккена (СИ)

Он был по-прежнему прямой и статный, и даже в немыслимом своем тулупе и колпаке умудрялся выглядеть опрятно. Только – в свете костра хорошо видно – лицо покрылось морщинами да борода наполовину седая. И глаза. Взгляд Торгрима утратил прежнюю ясность и цепкость, теперь Тильд смотрел как человек, безмерно уставший на затянувшемся сборище. Он давно понял все, знает, что будет дальше, ему муторно, скучно и одиноко, он хочет убраться отсюда, но не может, потому что ему некуда идти. Такую неизбывную тоску я видел только в глазах древнего как мир, пережившего детей и нескольких внуков Хакона Огсна с нашей улицы, которого правнуки, закутав в плед, выносят из дома и оставляют неподвижно сидеть на солнышке. Да еще один раз, когда на леднике Палаты Истины осматривали труп повесившегося самоубийцы.

– Ларс, – сказал мой бывший учитель прежним голосом, каким не так уж давно объяснял мне правила ведения городских хроник и расстановки запятых в предложениях. – Ларс, до рассвета я должен тебя убить.

До чего же все-таки красиво небо над Фимбульветер. Особенно над Белым Полем, где оно не заслонено домами, от него не отвлекает свет окон и фонарей. Оно словно дно перевернутой чаши, темно-синее, почти черное, усеянное точками и росчерками звезд. Они только на первый взгляд кажутся одинаковыми, а стоит приглядеться, и понимаешь, что все звезды разные, в них, словно в прозрачных гранях хрусталя, прячутся цветные сполохи. Только путеводный Перстень Драконов сверкает чистым расплавленным серебром.

Жаль, что на небо нельзя смотреть долго: уже через несколько минут начинает казаться, что земля уходит из-под ног и ты падаешь в бездну. Да и просто долго стоять с запрокинутой головой в городе не получится, всегда найдутся срочные дела и хлопоты. И так до последней твоей ночи на земле.

– Ларс, я должен тебя убить, – повторил Торгрим Тильд.

– Убивай.

Страх ушел окончательно, его вытеснила обида. Не на то, что меня собирался прикончить бывший мой учитель, – горько было видеть, каким Торгрим стал. Хельга рассказывала об одном таком слякотнике. Тоже жался, мялся, даже разрешения просил сделать подлость. Если не получал, все равно делал.

Я снова откинул голову назад. Затылок уперся в каменный столб. Такой с собой по Белому Полю не повозишь, намертво вбит в землю. Что здесь, капище кочевников? Или местный «университет», где натаскивают молодняк?

– Это что, испытание? Чтобы приняли в племя, нужно убить пленника?

– Нет, – вздохнул Торгрим. – В племя меня приняли давно… Я занимаю в нем довольно высокое положение. А пленников на рассвете убивают воины. Приносят в жертву местным богам. Это долгая и мучительная смерть.

– А ты дашь мне быструю и легкую? Тогда надо было просто зайти со спины и ножом по горлу. Нам обоим было бы легче.

– Может быть. Но ведь ты боец, Ларс. И заслуживаешь того, чтобы знать о своей смерти заранее, а не умереть, как баран на бойне.

– Скажи еще, посмотреть ей в глаза.

Я все-таки взглянул на Торгрима. Право же, давно его не видел и уже не чаял встретиться.

Кочевники развели костер чуть ли не у меня под ногами. Тильд сидел у огня прямой, как замковая башня. Блики пламени отражались от зажатого в руке широкого клинка.

– Кинжал?

– Кинжал. Помнишь, Оле Сван учил нас с ним обращаться?

Ха, нас! Это я с завязанными глазами крутил в пальцах тяжелый клинок. Правая рука, левая, прямой хват, обратный, лезвие ложится вдоль запястья, рукоять вертится между пальцев, от большого к мизинцу. Оле заявил, что это настоящее боевое оружие, очень острое, но я знал, что капитан врет, слышал, как он сказал Хельге: «Кинжал детям не игрушка».

Торгрим же никогда не брал в руки оружия. Даже не знаю, на что он с ним способен.

– Как у Свана жизнь? У него и у Хельги?

– Все хорошо. Поженились.

– Хвала Драконам! Но как такое возможно? Они же были связаны клятвой побратимства.

– Я изгнал Оле из клана. За то, что он в Белом Поле вышиб Хельгу из седла, ударил женщину.

– Ловко ты, – усмехнулся Торгрим. – Хотя он тогда тем самым спас ей жизнь, но все же ударил, не поспоришь. А что вообще сейчас происходит в Гехте?

Мы спокойно трепались и сплетничали, будто встретились где-нибудь в мирном трактире. Торгрим заговорит меня, отвлечет, а потом убьет. До рассвета. Чтобы избавить от смерти долгой, мучительной, позорной. Удар милосердия. Самому ему за это голову не оторвут?

– А ты тут как оказался?