Небо остается нашим

Последнее слово я скорее поняла по смыслу, чем услышала: его заглушил взрыв на земле. По силе его догадалась, что Катя разом сбросила все бомбы. У меня точно гора свалилась с плеч: эксперимент удался.

Теперь дело было за Поповой: судя по времени, ей уже следовало находиться на подходе. Обернувшись, я стала ждать вспышек взрывов. А их все не было. Пронзая тьму голубоватым светом, над аэродромом шарили несколько прожекторов. Потом и они погасли, а Надя все не давала зпать о себе.

- Неужели с ними что-то случилось? Как думаешь, Катя?

- Не будем торопиться с выводами, - ответила мне Рябова. - Мы вышли к цели раньше времени, а они могли задержаться. [178]

И словно в подтверждение ее слов, позади нас темноту ночи опять вспороли лучи прожекторов, затарахтели зенитки. А вслед за тем небосвод озарили вспышки взрывов.

Попова приземлилась минут через десять после нас.

- Молодцы, девушки, - встретила нас майор Рачкевич. - От всей души поздравляю. Считайте, что после вашего полета вместо одного стало два женских полка У-2.

В ту же ночь многие экипажи вылетели на бомбежку с увеличенной нагрузкой. С тех пор и до конца войны мы подвешивали под плоскости самолетов не меньше 300 килограммов бомб, а случалось, брали и 400. И ничего, моторы тянули. Конечно, изнашивались от этого они несколько быстрее. Но наши удары по врагу стали более ощутимыми. А это в конечном счете было главным.

* * *

Май сорок четвертого…

Май - весенний месяц любви и цветов, время, когда природа пробуждается после долгой зимы. В Крыму все зеленеет и расцветает особенно бурно. Душистыми весенними ночами мы летали к Севастополю бомбить врага.

Гитлеровцы стянули на севастопольскую землю много боевой техники, в том числе зенитную артиллерию. Они надежно окопались, позабирались в бетонные укрытия. Выковыривать их оттуда было трудно: враг, прижатый к морю, цеплялся за каждый метр крымской земли, особенно за мыс Херсонес. Но фашистам не было спасения ни на суше, ни на море. Севастополь расплачивался с ними за долгую свою боль.

На мысе Херсонес, где когда-то дрались последние защитники города, скопилось множество немецких войск. Отступать им было некуда. Позади лежало море…

* * *

Борьба за Крым близилась к завершению. С конца апреля полк базировался в Чеботарке, что в двух километрах восточнее города Саки. Отсюда мы летали добивать врага в Севастополь, в район Балаклавы и Байдарских ворот, на мыс Херсонес. Здесь гитлеровцы еще располагали тремя аэродромами, которые использовали для спешной эвакуации морем техники и живой силы. Чтобы [179] увеличить мощь своих ударов, наша авиация стала применять на этом участке фронта новую систему обработки вражеских объектов - полеты в несколько ярусов. Это позволяло наносить более концентрированные и ощутимые удары по врагу.

Но полеты ярусами требовали от штурманов и летчиц исключительной внимательности, точного расчета. Чтобы предупредить столкновения в воздухе, мы летали с бортовыми огнями, а выключали их только при подходе к цели. И несмотря на повысившуюся сложность работы, на плотную насыщенность вражеской обороны средствами противовоздушной защиты, в боях за освобождение Севастополя полк не потерял ни одного экипажа.

О нагрузке, которую выдерживали девушки в тот период, убедительнее всего говорит лаконичный язык цифр: за время боев в районе города-героя полк произвел 1147 боевых вылетов, что составляет в среднем 150 вылетов в ночь.

В эти незабываемые дни судьба подарила мне неожиданную приятную встречу. Я часто вспоминала своих друзей по аэроклубу, иногда получала от них скупые известия, знала, что кое-кто находится на нашем фронте, рядом со мной. Но ни с кем до сих пор не доводилось встретиться на перепутье фронтовых дорог. А как хотелось хоть на миг увидеть знакомое лицо, почувствовать крепкое рукопожатие старого товарища, услышать от него несколько слов!

И вот однажды, вернувшись из очередного боевого полета и воспользовавшись какой-то заминкой у вооруженцев, я выбралась из кабины, чтобы немного размять затекшие ноги.

Ух, до чего же здорово, когда под тобой твердая земля! Особенно если до этого ты в течение трех часов только и делала, что взлетала, маневрировала под огнем вражеских зенитчиков, садилась и снова взлетала. Я с наслаждением потянулась, сделала несколько шагов и вдруг услышала голос дежурной:

- Чечневу - на КП, к командиру полка!

Обычно во время боевой ночи летчиц никогда не тревожили такими вызовами. Обеспокоенная, прибежала я на командный пункт.

- Не надо, вольно, вольно, - остановила меня майор Бершанская, увидев, что я вытянулась по стойке «смирно [180]» и хочу рапортовать. - Дело сугубо личное. Тут к вам гость.

Загадочно улыбнувшись, она отошла в сторону, и передо мной предстал - могла ли я подумать! - мой первый инструктор. Я буквально остолбенела от неожиданной радости и, наверное, с минуту стояла с раскрытым ртом, не в состоянии произнести ни слова.

- Ну здравствуйте, - услышала я, - здравствуйте, товарищ гвардии старший лейтенант!

- Миша! - невольно вырвалось у меня. - Михаил Павлович!