Неделя ущербной луны

«Ты мне, мне помоги, Веня! — Из хлоратора будто вылез Саня, обгорелый весь, только кепка на голове целая, и тянет к нему руки. — Не оставляй меня, а то я совсем запурхался без тебя!»

Жалко ему стало армейского кореша, всех Веньке жалко, и он посоветовал: «А ты, Саня, дипломом закрой прожог-то! У тебя же теперь диплом есть».

И растаял Саня Ивлев в молочно-белом тетрахлориде, а на берегу Раиса стоит, платочком машет.

«Ты откуда это такой красивый?» — спрашивает.

«Из Сочи. С юга, — говорит он ей. — Морской капитан. Разве не видишь? Садись, пока жены нет».

«А не обманешь?»

«Заяц трепаться не любит».

И только села она к нему в лодку — глядь, откуда ни возьмись Зинаида!

«Эй, капитан! — кричит. — Забери свои вещи, я уезжаю от тебя к сыну».

Он хоть и сонный, а сразу вспомнил: «Это она к Славику собралась, под Краснодар. Сын же у меня там растет, с тещей живет. Поплывем-ка вместе, а Раису высадим на необитаемом острове».

Стал он маячить Зинаиде — мол, садись давай, а она возьми да швырни в лодку что-то тяжелое. Чемодан не чемодан… Альбом с фотографиями это был! В кладовке все время валялся. Так и легли веером по воде белые фотокарточки. И поплыли. Он плывет, Зинаида, Славик…

Быстрехонько содрал он с себя капитанский костюм и прыгнул в воду. Так и обожгло всего! И понесло его, понесло… Он машет руками, машет, а волна захлестывает. Крикнуть хочет, а голоса нет. Зашлось сердце, вот-вот разорвется. И тут он увидел — целится в него из ружья Торпедный Катер.

«Не стреляй, керя! — закричал он ему. Сразу и голос появился. — Не стреляй, я тебе титановый винт сделаю!»

Торпедный Катер сверкнул зубами — и тут же оглушительно грянуло. С ломотой отдалось в висках, и Венька сквозь сон сообразил: это и впрямь кто-то выстрелил.

Продирая глаза, он приподнялся на локтях, глянул в окошко. По заливу, серому от высокого тумана, ходила кругами моторка. Кто-то сидел в ней, одной рукой держась за руль, а другой ружье вскинув. На ходу целился в кого-то, не понять, в кого.

«Охотится, что ли?» — подумал Венька. За кустами на берегу увидел Максимыча. Старик размахивал руками — кричал, наверно. Венька вышел на крыльцо. В это время снова жахнуло — дробь стеганула по воде, и Максимыч заковыристо выругался.

«Браконьер это!.. — со сна тревожно подумал Венька, чувствуя, как гулко заколотилось сердце. — Вот оно, значит, как бывает!..»

Он сразу вспомнил о Симагине и, словно спасать надо было его, Толю, метнулся в избу, рывком поднял на плечо мотор, стоявший в углу, и побежал к своей лодке. Браконьер заметил его и с явной неохотой повернулся к Иртышу.

— Не гоняйся! — подскочил сбоку Максимыч. — Протурили — и ладно. Кому говорю, не суетись!

— Он в кого стрелял-то?

— Да в норку. Вон гляди…

Глянцево-коричневая головка, оставляя за собой след на воде, плыла к берегу. Достигнув галечника, гибкая кошечка выметнулась на берег и скрылась в кустах.

— Ты не заметил, — спросил Венька, — зубы у него не железные случайно?

— У кого?

— У кого же еще? У этого, стрелял-то который.

Максимыч невесело усмехнулся:

— У них тут почти у всех железные. Лучше не связываться с ними. Христом-богом тебя прошу…

Вчера Венька думал только о лодке, и лишь теперь он вспомнил рассказ Симагина про этого лесника. Последние годы старик стал гонять браконьеров. Вроде бы это и не касалось его, но оголтелая братия, у которой не было ничего святого, вывела человека из терпения. Начал Максимыч орудовать без всякого мандата, умудряясь отбирать капканы и сети даже у матерых мужиков. Врасплох захватывал. Прошлым летом они и порешили у него лодку с мотором. «Ветерок» был, слабенький моторчик, и лодка самодельная, деревянная, а жалко все-таки, сгинуло добро бесследно.

Максимыч не унялся. Однажды выследил он, как три гаврика залетных пошли за косулями, и стал их поджидать. В одиночку! Ну стариковское ли это дело?.. Больше суток ждал — таился в пихтаче. Едва не окочурился. Мороз уже под сорок, пробрало до костей, а их все нет как нет. На рассвете слышит: в распадке снег заскрипел… Разодрал Максимыч смерзшиеся ресницы, глянул — идут гуськом, козьи тушки на загривках тащат. Под луной-то хорошо их видно было — на белом снегу на волков похожи издали. Три черные фигуры одна за другой крадутся… Вышел Максимыч из пихтача, а ружье-то из-за спины достать не может, руки не слушаются — до того замерз. «Стоп, говорит, ребята, отохотились». Первый, вроде вожака, потоптался озадаченно перед Максимычем да и оглоушил его, не долго думая, окостеневшей на морозе козьей тушкой. И как только не убил, мороз, видно, пособил Максимычу, очухался он и приполз к избушке.