Неделя ущербной луны

— Ну, видишь ли… Как у нас говорят: «Очень хорошо тоже не хорошо». — Венька нагнулся к чемодану и выбрал пару стебельков с белыми непомятыми лепестками, сахаристо-матовыми на просвет. — Сколько?

— Тры рубля.

— Сколько?!

— Тры, дарагой, тры.

Венька помялся, понюхал цветы, касаясь носом желтого венчика с оранжевой каймой. Мокрые стебли приятно холодили ладонь, и Венька вдруг подумал: а ведь он ни разу в жизни, если вспомнить-то, не дарил Зинаиде цветы…

Ладно, потом как-нибудь подарит. Вот распустится в городе сирень — вроде как своя, не привозная, — и он где-нибудь наломает Зинаиде целую охапку. Пусть тогда удивляется. А то выкинуть сейчас за пару стебельков последнюю трешницу… Преподнести цветы — и тут же снова просить деньги?! Ведь могут понадобиться. Вдруг он сразу же сойдется характером с инспектором Симагиным — бывает же такое, хотя и редко, — и выпьет с ним за дружбу по кружечке-другой пивка в буфете на причале.

Покашляв, Венька положил стебли нарцисса обратно в чемодан.

3. Верба красна

Небывалая тишина стояла кругом. Он уже и отвык от такой тишины, даже уши с непривычки заложило. А как глянул на розовый отсвет на темной вечерней воде, как увидел опрокинутую зарю под грядой притихшего тальника, так и присел тут же, забыв на минуту, зачем и пришел сюда.

Долго сидел Венька на берегу Иртыша, уставясь на текучие воды, и потрясенно дивился красоте и нескончаемой силе природы. Течет и течет река. Из века так текла, когда на берегу не было и в помине никакого города. И будет течь, даже если город куда-нибудь подевается вместе со всеми заводами, в том числе и титано-магниевым. И нет конца и края этой великой жизни. И хотя человек невольно мешает ей, все равно пробьется, возьмет свое: и река потечет не тут, так в другом месте, и лес по берегам прорастет, новые корни пустит, и заря широко разольется по опалово-голубенькому небу. А вот у самого человека есть конец, и близкий, совсем рядышком…

Он вздохнул и в тот же момент услышал сзади чьи-то шаги. Обернулся — стоит у него за спиной Торпедный Катер и душевно так улыбается.

Венька не поверил сначала, но нет — улыбка до ушей! Ведь это надо же так уметь… Ты ему плюй в глаза, а он говорит — божья роса. Ведь только вчера отчихвостил его Венька перед всеми слесарями. Опять, обалдуй, загнул обечайку не по диаметру царги. Пришлось матюгнуть. Другой бы век с ним не разговаривал после этого. Люди стали до того самолюбивы, своенравны, до того уважать себя приучились — слова им поперек не скажи, даже если они сто раз не правы. А этот хоть бы хны, скалится и скалится.

— Ну что, керя, — ласково так спрашивает, лязгая железными зубами, — все же решил наведаться? Любознательность обуяла. Ни сна от нее, ни отдыха.

Торпедный Катер вроде как сочувственно покачал головой. Он словно бы давненько поджидал Веньку и ничуть не удивился его появлению здесь. В руках у Торпедного Катера были канистры. Тяжелые, с влажными потеками от пробок. Вены на огромных ручищах набрякли. И бензином пахло.

— Айда, айда, керя, чего остолбенел-то!

Венька поглядел на деревянный дом с голубыми наличниками, стоявший на краю берегового обрыва. По виду его никак нельзя было сказать, что здесь обосновалась рыбинспекция.

— Да я так…

— Ха, знаю я твое «так». Симагин тебе нужен. Что я, не понимаю разве, ничего не вижу?.. Толя! — крикнул Торпедный Катер в глубину двора.

И сразу же залаяла собака, загремела цепью. Здоровый был пес, выскочил из-за сарая, тяжело топая лапами по выбитому до пыли двору. Венька невольно отпрянул от ворот.

— Куда ты?! — выставив перед собой канистры, Торпедный Катер перегородил ему дорогу. — Давай-давай, керя, смелее… Так уж и быть, сведу тебя с Толей Симагиным. А то совсем осунулся за эти дни. Я сам такой, как втемяшится что в голову — вынь да по-ложь! — вроде как легко, беззаботно засмеялся он.

Как раз тут и вышел из-за сарая Толя Симагин. Щупленький такой мужичок в клетчатой линялой рубашке, застегнутой на все пуговицы, отчего шея его казалась особенно длинной — и как только выдерживала несуразно большую для такого роста голову! Перед собой он держал на весу воронку — видно, переливал в канистры бензин.

— Что за шум, а драки нету? — с ходу пошутил он, но пошутил строго, глазами обшаривая Веньку и как бы припоминая, что это за тип: проштрафившийся браконьер, у которого внештатники отобрали снасти и мотор, или кто другой.

— Иди, иди ближе, — Торпедный Катер поманил Симагина. — Дай хоть поглядеть на тебя.

— Чего на меня глядеть…

— Ну не скажи! Знаменитым стал. Особенно на нашем комбинате.

— Почему это особенно на вашем комбинате? — озадачился Симагин, как-то по-новому глядя теперь на Веньку.

— Ну, как почему… Шмон-то милиция где устроила? У нас прямо в цехах. За жабры кого брала? Работяг. Таких, как этот, — Торпедный Катер кивнул на Веньку. — Вот и захотелось людям глянуть на тебя хоть одним глазком, из-за кого, мол, разгорелся сыр-бор.

Венька нахмурился.

— Ты куда канистры-то несешь? В лодку? Вот и топай, пока светло, а то запнешься о свою же пятку.