Недометанный стог (рассказы и повести)

Призывно загудел наш теплоход и к, давая понять, что осмотр монастыря закончен и пора отправляться туда, откуда мы начали путешествие, в бывшую ямщицкую столицу России. Солнце теперь освещало озеро и монастырь, изредка затеняясь все менее плотными и уже двигающимися по небу, а не стоящими, словно приклеенными к небосводу, облаками. И монастырские стены, и озеро стали совсем не мрачными. Но хотя и солнце засияло, потянул ветерок, довольно резковатый, прохладный. Петр молчал всю дорогу до теплохода, а на палубе настойчиво, с такой упряминкой в голосе, сказал:

— Ну ладно! Возьмешься объяснять, так выходит все просто. Но я вам другой случай расскажу. Послушайте-ка.

На этой моей знакомой до каждого метра дороге я чуть не погиб. Пошел домой в одну февральскую метельную субботу. Когда метет, обычно теплее делается. А тут и мороз, и метель, зги не видно.

Ребята из общежития, товарищи по работе меня отговаривали, а мне, представьте, надо идти — и все тут. Ну прямо места себе не нахожу. Так вот и подзуживает что-то, и подталкивает, и посылает: «Ступай!»

На улицу из окошка общежития погляжу — страх. И все же решил идти. А то, думаю, не выдержу, среди ночи убегу. Пошел.

Тут уж на скорость не рассчитывай. Не шел, а брел нога за ногу. Ветер сечет, дороги никакой нет, из-за снега не видно ничего в двух шагах, кроме белой мути. А все-таки иду. И ведь почти до самой той речки дошел, около нее на чистом месте, где лесу нет, и укатил в сторону.

Ну и поплутал я. Потом прикидывал, каким это образом я шел, так выходит, что больше тридцати километров набродил, много больше. Сам весь, несмотря на ветер и мороз, в поту. Одет был тепло. А ноги мерзнут. Хоть и утепленные, а все же ботинки.

Забрел не знаю уже и куда. Не понимаю, где я. Из сил выбился. Дело к ночи пошло, метель вроде стихать начала. А мороз крепчает. И стало меня в сои клонить.

Я же деревенский, разбираюсь, когда это в чистом поле в метель да холод в сон клонит… А заставить себя идти не могу. Ноги как деревянные. Присел я на корточки и стал задремывать.

И вдруг явственный голос мамы моей слышу: «Петенька, сыночек! Подойди, миленький. Дай в последний разик взгляну на тебя. Ну, подойди!» И так настойчиво, так жалобно. Да не один раз.

Словно меня кто за шиворот рывком поднял. Сообразил я, что замерзаю, что мать зовет меня: посмотреть, увидеться в последний раз перед моей смертью. Рванулся, в снег проваливаюсь, но чуть не бегу из последних силенок. А метель кончается, звезды проглянули. А голос матери опять зовет. И вдруг прямо в чей-то двор уткнулся. А очнулся уже в избе, в другой, значит, деревне, километров за десять от нашей. А совсем пришел в себя в больнице.

Петр задумался, казалось, надолго. Похоже, и рассказывать кончил.

— А дальше?

— А дальше — вот! — Он кивком головы показал на ноги. — Ладно еще так сохранили, с клюшкой все-таки хожу. Могло быть хуже. Короче говоря, спасла меня мама. Рядом бы с самой деревней замерз.

— При чем же мать? — удивился я. — Ну, почудилось… Бывает.

— При том, — твердо сказал Петр, глядя мимо меня на приближающийся берег. — При самом при том, что только после операции мне сообщили, что в ту самую ночь мама моя умерла. Я, понятно, о том, что мне ее голос слышался, никому не сказал. А мне вот сказали, какие были ее последние слова. Так они же из буквы в букву те и были, что я слышал. Вот так!

Солнце вовсю сияло на чистом небе, последние облака уходили к горизонту. Озеро, городок, куполообразные взгорья, монастырь, наш теплоходик — все празднично засветилось в прозрачнейшем майском воздухе. Оживились пассажиры. И как-то смягчился, сгладился угрюмый тон последней фразы Петра.

— А главное, то интересно, — продолжил Петр спустя некоторое время, — что звала она меня ласково, как в детстве. Обычно-то просто… Петька. Ну, Петр. Да и это можно объяснить — смертный, мол, час. А вот почему именно меня?! Нас ведь у нее пятеро. Трое, считая со мной, в нашем городе, двое на стороне. Никого из нас рядом с ней в тот день не оказалось, родственники за ней в последний час ухаживали — в деревне родни много. Пятеро! А звала меня…

Петр вопросительно поглядел на меня, ожидая, что будет сказано мною. Но теплоход ткнулся в пристань, в старые автопокрышки, повешенные для смягчения удара. Пассажиры загомонили, начали сходить. И за общим шумом и суматохой я постарался уйти от ответа.

Шестой ребенок

За деревней начинались луга с богатым разнотравьем. По лугу ходила девочка лет тринадцати и собирала цветы. А на пригорке, где лежала тень от большой липы, стоявшей рядом, и поэтому не пекло, сидел он, вытянув прижатые друг к другу ноги. Такая манера сидеть бывает у работающих физически усталых женщин.

Я подошел. Сзади меня была деревня, которой Радищев посвятил специальную главу в своем «Путешествии…». А впереди — луг, девочка и он. Он оглянулся на звук моих шагов, хотя я шел по траве и ступал вроде бы бесшумно. И я понял, что у него отличный слух. И еще я понял, когда он поглядел на меня, как бы сквозь меня, что он не видит.