Неизданная проза

Но Анюта уже спрыгнула с кресла, выдвинула из-за комода тяжелый чемодан и, раскрыв его, стала перебирать лежавшие там бумаги. Стоя на коленях, низко наклонив русую головку, несмотря на свои одиннадцать лет, она казалась совсем маленькой.

– Смотри… не перепутай там.

– Что вы, дедушка! Я стихи достану?

– Ну хоть стихи… Синяя тетрадь с разводами; сестра-покойница переписывала.

– Знаю, дедушка, знаю.

Анюта уже достала объемистую тетрадь в синей обертке. Отдав ее деду, она так поместилась на ручке кресла, чтоб читать через плечо. Дед нерешительно перелистывал страницы.

– Да ведь ты все уж знаешь.

– Нет, что вы! да мне и еще раз…

– Ну разве что-нибудь попроще.

Старик поднес тетрадь ближе к глазам. Эта рукопись была собранием его стихов, которые так никогда и не были напечатаны. Еще вчера он с горечью в сотый раз повторил самому себе обещание никогда не прикасаться к ней, а сегодня опять не устоял перед искушением…

Анюта слушала, притаив дыхание. Старик сначала читал свои шутливые произведения, эпиграммы, басни. Потом незаметно перешел к своим любимейшим стихам, к тем, которые он писал еще юношей, почти шестьдесят лет назад, в годы Пушкина, Баратынского, Дельвига, Крылова…

Читая, он увлекался; его голова с седыми прядями волос гордо закинулась назад; сухие руки часто подымались для угловатого, но смелого и выразительного движения. Анюта слушала, притаив дыхание, хотя все, что читал дед, уже знала наизусть.

Когда она что говорит,Гляжу я, глаз с ней не спуская.Когда задумчиво молчит,Я думаю: ты дева рая!Взор, полный нег, ее блестит,Как в небе звездочка ночная,А звук из уст ее летит,Как песня птички неба, рая…

– Дедушка! это вы написали к бабушке?

Этот робкий вопрос прервал чтение. Старик повернулся и взглянул на личико своей юной слушательницы. Он тихо улыбнулся.

– Нет, Анюточка, это не к ней.

Анюте было уже стыдно за свой вопрос, она не знала, как загладить его.

– Ведь вы же любили бабушку?

Вместо ответа старик перевернул несколько листов.

Я помню ту… люблю и эту.Но той уж нет…

– Не будем, Анюточка, говорить о старом… Да!., той уж нет… Но и этой нет… Ничего не осталось. Вот так и сижу я никому не нужный, сыновья кормят да попрекают. Без толку жизнь прожил. Говорила мне она частенько: чем бы бумагу изводить, ты в хозяйство заглянул бы; а то срам, не знаешь, твое это поле или чужое. А ведь кроткая была. Ах, боже мой господи! что за душа у нее была. Светлая, как свеча теплилась. Помилуй, господи, рабу твою… При ней все словно жизнь была, а теперь…

Дед говорил это, совсем забыв о своей слушательнице. Минуту подумав, он начал тихо, наизусть.

Я слышу благовест… Народ идет молиться,А я лишь думаю, зачем еще живу!За живо погребен, я не могу стремитьсяК тому, что грезилось когда-то наяву.Душа отягчена тяжелыми цепями –Нуждой, безволием житейской суеты,

Как незаметно я терял год за годамиИ силы лучшие, и светлые мечты.Простился я давно с надеждами живыми,Теперь прощаюся с заветнейшей из дум.Я расстаюсь теперь с твореньями своимиИ усыпить хочу свой беспокойный ум.

Тетрадь выпала из рук старика и бессильно раскрылась на полу; его голова опустилась на грудь, и челюсть как-то жалко повисла; глаза были бессмысленны. То был одряхлевший, разбитый старик.

Анюта охватила его руками, на ее глазах были слезы, она покрывала лицо деда поцелуями.

– Дедушка! милый! что вы! ну что ж, что вас забыли. Это ничего. Вы мне рассказывали вот про Кальдерона. Вас еще вспомнят. Вы пишете такие хорошие стихи.

Дед медленно улыбнулся, приходя в себя.

– Полно, Анюточка, разве мне это горько? Стихи все равно не умрут, хотя бы их и никто никогда не прочитал. Что написано, то навеки живо. Да и разве это такие хорошие стихи?

Он оживлялся, говоря.

– Вот у Пушкина, у Державина – вот это стихи. У Державина в кантате «Христос»:

О Сый! которого пером,Ни бренным зрением, ни слухом,Нише витийства языкомНе можно описать, а духомИ верой пламенной молить…

Или это:

Кто Ты? – и как изобразитьТвое величье и ничтожность,Нетленье с тленьем согласить,Слить с невозможностью возможность?

А! какие стихи! Мицкевич говорил, что «Христос» лучшее, что написано на славянских языках…