Неизданные стихотворения и поэмы

Наконец, третий подход предполагает рассмотрение свободного стиха как самостоятельной и при этом противостоящей всем предшествующим системы национального стиха, строящейся на последовательном отказе от всех традиционных приемов стихообразования и способной, вследствие этого, появляться только на определенном этапе развития национальной стиховой культуры. Этой точки зрения придерживаются многие современные стиховеды, в том числе М. Гаспаров и автор этих строк. В парадаксально-эпатирующем виде она представлена в манифестах В. Куприянова, утверждающего, что свободный стих является не одной из систем стихосложения, а третьим, самостоятельным по отношению к стиху и прозе, типом ритмической организации речевого материала.

Различие в подходах до недавнего времени во многом было обусловлено малым объемом привлекаемого к анализу материала. В последние годы его массив значительно расширился как за счет выведенной из забвения русской литературы начала XX в. и зарубежной русской поэзии, так и за счет публикации многих десятков авторов, писавших свободным стихом в 1960–1980-е гг. и обратившихся к нему сегодня, что позволяет серьезно уточнить теоретическое осмысление природы и специфики русского свободного стиха.

Предпринятое нами фронтальное обследование русского свободного стиха XX в. привело к несколько неожиданному на первый взгляд выводу: в то время, как в традиционном стихе последовательно наблюдается стирание структурно-жанровых особенностей, что приводит к окончательному утверждению в современной поэзии единственного жанра собственно лирического стихотворения, в массиве свободного стиха, напротив, происходит накопление жанровых тенденций, приводящее к выделению двух противоположных подтипов стиховой организации – условно говоря, «короткого» и «длинного» верлибра. При этом для этих двух подтипов характерна опора на разные типы логических построений: в коротком на дедуктивный вывод по типу силлогизма, в длинном на индуктивные цепи, что особенно хорошо можно видеть в так называемых каталогах образов. В русском верлибре 1970–1980-х гг. первый тип оказался наиболее точно персонифицирован в поэзии москвичей В. Бурича и А. Метса, второй в лирике Г. Алексеева. Поэтому с определенными оговорками можно считать короткий подтип в большей степени принадлежащим московской поэтической традиции, а длинный питерской, и в первую очередь, персонально Г. Алексееву и тем поэтам, которых тоже достаточно условно можно назвать его «школой».

Несмотря на существенные оговорки, связанные прежде всего со степенью опубликованности литературного наследия поэта, даже тот массив текстов, который сегодня доступен, позволяет, как нам кажется, говорить об определенных особенностях индивидуальной поэтики Г. Алексеева. Разговор же об этих особенностях представляется особенно актуальным именно в связи с изучением специфики русского верлибра в целом, занимающего в творчестве поэта основное место. Мы попробуем ниже рассмотреть некоторые на наш взгляд особенно существенные особенности алексеевского верлибра на фоне достаточно широко обследованного нами свободного стиха 1960–1980-х гг.

Одной из особенностей русского свободного стиха было его зарождение и развитие в недрах классической силлаботоники. Именно в силу этого ранние опыты русских поэтов неизбежно содержат в своей структуре те или иные рецидивы более ранних стиховых систем; путь через спектр гибридных и переходных форм к «чистому» верлибру лучше всего прослеживается на примере становления свободного стиха А. Блока.