Неизданные записки Великого князя

— Братец! — раздалось рядом. Дай попить… Алеша бросился к поилке, налил кипяченой воды, приподнял раненого, у которого была замотана бинтом голова и стал помогать ему пить. Из палатки вынесли раненого с одной ногой и вышли Мефодиевич с Евдокией.

— Алешенька, на вас лица нет, не убивайтесь так, с каждым по-первости бывает, я вообще вначале кровь не могла видеть, — причитала Евдокия, а потом привыкла, когда много ее, крови-то. Человек ко всему привыкает. И доктор из вас хороший получится: вы добрый и людей жалеете…

— Она права, сказал Мефодиевич, поторопился я тебя ассистентом брать, не видел ты еще крови. Но, это дело наживное-с.

К обеду перестрелка прекратилась, белые стали экономить снаряды, убедившись, что красные окопались хорошо и только снаряд, попавший прямо в траншею, способен причинить потери. В траншеи понесли бачки с кашей, а вскоре пришла новость, что белые оставили обороняемый ими хутор и отошли, куда, никто не знает. Решено было выдвинутся вперед и занять хутор. Бронепоезд так и не появился, зато пришла дрезина с частью рабочих, они сказали, что бронепоезд отремонтировали и перегнали на станцию Синельниково, Симферопольской железной дороги, откуда они и докатили на дрезине. В Синельниково бронепоезд сдерживал огнем прорвавшиеся белые части, но дрезину оставили для связи с ним, чтобы в случае нужды вызвать подмогу сюда. Раненых погрузили на подводы, реквизированные у населения, отдельно сложили убитых и умерших от ран, каковых набралось с десяток, в том числе раненый с пневмотораксом. Тот, которому ампутировали ногу, пришел в себя и плакал, куда и кому он теперь, безногий нужен. Алеша и Евдокия, как могли, утешали его. Три десятка раненых отправили в местную больничку в 10 верстах отсюда, с ними уехала Евдокия, чтобы потом вернуться с подводами за новыми ранеными. С ней поехал и ее муж, для охраны в пути. Легкораненые все вернулись в свои взводы и им было приказано каждый день являться на перевязки.

На хуторе красногвардейцев ждала страшная находка: обезображеный, со следами пыток распятый труп пропавшего часового. У него был разрезан живот и кровью на стене, где висел распятый, было написано: "так будет со всеми". Видимо, его пытали, чтобы узнать расположение траншей и штаба и он ничего не сказал, поэтому артиллерийский огонь не принес ожидаемых белыми результатов.

Героя похоронили вместе с другими убитыми в братской могиле. Вечером уже не было сил готовить траншеи и решили доделать их утром, а наутро выяснилось, что крайний взвод ночью был полностью вырезан казаками-пластунами. Пришла еще одна страшная весть: ввернулся местный возница одной из телег и сообщил, что вчера раненых по дороге в больницу догнала казачья полусотня. Евдокию изнасиловали на глазах мужа. А потом всех порубили шашками, так что в живых никого не осталось. Возчику велели сообщить об этом командиру и передать совет убираться обратно. Практически одновременно с этим известием по копавшим траншею красным был открыт беглый артиллерийский огонь, на этот раз убийственно точный. Алеша услышал:

— передать по цепи, отходить к вчерашней траншее. Артиллерия врага бьёт по известным координатам, поэтому здесь оставаться нельзя. Отходим цепью, отстреливаясь, пулемет на фланг, на высотку! Мефодиевич с посеревшим лицом вдруг вытащил откуда-то огромный допотопный Смит и Вессон, сунул его под нос оторопевшему вознице и велел грузить на подводу самое ценное имущество: хирургические инструменты и медикаменты, посадить раненых, кто не может передвигаться и отходить на вчерашнюю позицию.

Красные покинули хутор, который немедленно был занят белыми, установившими там два пулемета и поливавших отступающие красные цепи. Пришлось залечь, вырыв какие-то ямки для защиты от пуль. Теперь над головами красных вдруг возникли белые облачка и раздался треск. Картечь! Все, в чистом поле против картечи и пулеметов шансов нет.

Раздался приказ: Оркестр и знамя вперед. В атаку, за мной марш!

Оркестр заиграл "Интернационал", цепи поднялись и пошли в штыковую, Впереди были командир и комиссар. Вдруг Алеша увидел, что комиссар, несший знамя, упал на колени, оперся древком в землю и пытается подняться. Он бросился к нему. Знамя уже подхватил кто-то другой, полк пел "Интернационал" и шел вперед. Комиссар Семенов был еще жив, когда Алеша подбежал к нему с санитарной сумкой. Он пытался его перевязать.

— Не надо, Алеша, я умираю. Если останешься жив, я уже приказал доверенным коммунистам, во что бы то ни стало, вывезти тебя на дрезине, она будет вечером. Бронепоезд сюда не придет, рабочие довезут тебя до него, и на нем уйдешь в Крым. Мы попали в засаду и отрезаны. Прощай, — и Степанов закрыл глаза.