Неизвестность

Они стали уже надсадными, в них слышится гудение уставшего электричества. Замыкание произошло бы, что ли. Небольшой пожар в проводах. Он испугается и уйдет.

Хотя нет, Гена не уйдет. Он упорный.

А мог бы понять: если я не открываю, значит меня нет дома. Или сплю. Устал после школы и прилег поспать. Или просто не хочу открывать. Вот не хочу, и все. Имею право?

Гена уверен: не имею.

Мы познакомились в пионерском лагере.

Это был мой первый лагерь и, сразу скажу, последний.

Мне там не понравилось. Постоянно куда-то тянут – на зарядку, на линейку, в столовую, играть в футбол или волейбол. Нет, я любил и футбол, и волейбол, и хоккей зимой, да вообще все, что положено нормальному девятилетнему человеку, но все эти игры в нашем дворе начинались и заканчивались добровольно, по общему уговору, а не по команде или свистку.

Но понемногу привык. Ходил в строю, пел хором, был дружен со всеми сразу и ни с кем в отдельности.

Еще я там иногда играл в шахматы.

С них все и началось.

Я сражался на веранде с маленьким, веснушчатым, рыжим пацанчиком, имени которого не помню. А фамилия была смешная, то ли Тютькин, то ли Тяпкин. Ну, пусть Тяпкин. Он проигрывал, что-то бормотал себе под нос, подергивал себя за ухо, чесал в голове, стучал пальцами по столу. Очень нервничал, даже жалко его было. Мне нравилось выигрывать, и не только в шахматах, но я не любил, когда противники из-за проигрыша сильно переживали или обижались. Я чувствовал себя виноватым. Рыжий Тяпкин обычно играл очень хорошо, а сейчас ничего не мог со мной сделать и так расстроился, что того и гляди заплачет. Только этого мне не хватало. И я поддался, сделал пару неудачных ходов, но Тяпкин не воспользовался, нарывался на мат.

И тут сзади послышался тонкий злорадный голос:

– Ага, рыжий, обосрался? Щас тебе влепят, урод! Тоже мне, чемпион, сучок конопатый!

Я обернулся и увидел Гену. Довольно высокий, худой, с косым чубчиком и всегда с легким прищуром глаз, с улыбочкой.

Тяпкин огрызнулся:

– Перестань вонять тут!

– Сам воняешь, конопатый! Тебя лягушки обдристали! И сам ты дристун!

– Щас как дам, – проворчал Тяпкин.

– Чего ты дашь, говна кусок? – не унимался Гена.

– Не могу играть, мешают! – сказал Тяпкин, смахнул фигуры и убежал, отворачиваясь от всех.

– Реветь побежал! – закричал Гена. – Рева-корова!

А меня похвалил:

– Ничего играешь. А со мной рискнешь?

Я рискнул и проиграл.

Гена смеялся аж до визга, хватался за живот, тыкал в меня пальцем и что-то кричал издевательское. Дебил, придурок, УО[58] и так далее.

Мне было не обидно, скорее я удивился, что человек так радуется такой ерунде.

Гена предложил вторую партию. И опять выиграл, и опять смеялся и издевался надо мной. Предложил третью. Меня слега заело. Я сосредоточился – и выиграл.

Гена страшно разозлился. Кричал, что это случайно, что он поддался, требовал сыграть еще раз.

Я согласился и проиграл. Гена развеселился, простил меня.

Он был в другом отряде и годом старше, но начал приходить ко мне, мы гуляли вместе по лагерю, он рассказывал, тонко прихихикивая, сплетни про вожатых и про старших пионеров. На тему – кто с кем.

Через день он уже обнимал меня по ходу прогулки за шею и называл лучшим другом.

Я не мог понять, чем так приглянулся Гене, за что удостоился чести быть его лучшим другом. Не тем же, что регулярно проигрывал в шахматы. И не тем, что безропотно, хоть и без интереса, выслушивал его сплетни.

Но он и сам любил послушать, когда я пересказывал прочитанные книги или делился своими фантазиями: что, например, хотел бы стать человеком-амфибией, как в книге Беляева, но не испортиться, не уплыть навсегда в океан, а жить и под водой, и на земле.

Я рассказывал ему и о других своих фантазиях, но эту, про желание стать человеком-амфибией, вспомнил особо, и сейчас станет ясно почему.

Однажды мы купались в пруду, который примыкал к территории лагеря. Место для купания отделялось веревкой с поплавками. Мне было скучно в этом лягушатнике, я хорошо плавал с шести лет, а еще увлекался тем, что, ныряя, задерживал дыхание. Это не под влиянием фантаста Беляева, я увлекался еще и книгами Жака Кусто, где он описывал в том числе мировые рекорды глубины погружений и продолжительности нахождения под водой без специальных средств. И даже дома, в ванной, я часто брал секундомер и засекал, сколько выдержу. Кажется, рекорд был – полторы минуты. Не помню. Когда вырос, добился трех минут и гордился этим. Зачем мне было это умение, непонятно, оно ни разу в жизни не пригодилось.