Неизвестный Александр Беляев

Его пункты 11, 12, 13 и 14 подтверждают, что его «объяснения» картин были именно такими, как они описаны мной. Повторять их я не буду. Он находит, что эти объяснения (относительно «флоры» Тициана, картин немецкой школы и т. д.) фактически верны и могут быть психологически обоснованы; он обещает «всегда и впредь» объяснять такие ходячие опошленные выражения, вроде «красив как Аполлон Бельведерский».

На это я могу оказать только одно «вольному-воля»…

Может быть, да, и по всей вероятности, г. Бернов и найдет такую публику, которой по вкусу придутся все его пикантные замечания.

Но меня глубоко возмущает именно то обстоятельство, что со всем этим г-н. Бернов идет в учебные заведения, что своими объяснениями он обесценивает произведения искусства и прививает юношеству какую-то специфическую точку зрения, ничего общего с искусством не имеющую.

P.S. Относительно слов «орден» и «ордер» я ограничиваюсь только тем, что напоминаю господину журналисту, что в книгах и газетах случаются опечатки.

«Смоленский вестник». – Смоленск. – 1913. – № 29 (5.2). – С.2

А. Беляев «Пате – лектор»

(Маленький фельетон)

Со времен веча Poccия не знала народной трибуны. У нас была только профессорская кафедра. Может быть, этим объясняется та почтительность, с которою относились у нас до последнего времени к кафедре и оратор и слушатели.

Л. Толстой говорил о писателях, что писать и печататься имеют право только те, кто может сообщить людям действительно ценную мысль.

Так было и с ораторами. Но вот прокатилась волна общественного движения, создавшая и у нас народную трибуну. С этой трибуны «глаголом жгли сердца людей» блестящие ораторы. Но с этой же трибуны неслась площадная брань политиканствующих крикунов. И трибуна потеряла свое «мистическое» обаяние. Стала просто возвышенным местом, откуда удобнее говорить.

В массе еще осталось некоторое уважение к кафедре и на остатках этого уважения стали спекулировать все, кого привлекал легкий способ получить известность («лектор» звучит так громко), пополнить свой бюджет, или просто получить столь сладостную русскому сердцу возможность наговориться, не боясь того, что перекричит собеседник. На кафедру повалили все, кому не лень. Недоучка с плеча разрубает метафизические гордиевы узлы; бывшие содержатели парижских кафе-шантанов являются просвещать по истории разбитых носов и крашеных волос.

Кафедра московского политехнического музея превратилась в последнее время вместо словесного разврата.

Народился новый тип лектора.

Пате лектор.

Пате – журнал все видит, все знает.

Пате – лектор также все видит, хотя и ничего не знает.

Пате лектор побыл везде.

«Фигаро – здесь, Фигаро – там». Изучил из окон вагонов и отелей все страны и приезжает просвещать провинцию самыми последними географическими новостями.

«В Афинах было уже так тепло, что я без сюртука вышел на балкон.

Лекция про Африку, в виду существующей там тропической жары, только для мужчин».

Так просвещает провинцию пате Бернов по географии.

И если бы г. Бернов ограничился только случайной аудиторией платных общественных лекций, было бы пол беды.

Печально то, что г. Бернов проникает в учебные заведения, внося кинематографические нравы в серьезное дело преподавания.

Я не слышал лекций г-на Бернова по искусству, но на основании отзыва об этой лекции г-на А. Б, и, главным образом, письма в редакцию г-на Бернова, составил достаточно ясное представление об его «лекциях» и, как человек, которому не безразличны вопросы эстетического воспитания, не могу не отозваться по поводу этого печального явления. Г. Бернов не только не опроверг, но подтвердил указание г-на А. Б. на полную бессистемность лекции.

«Я не объявлял лекции по истории искусства, – пишет г-н Бернов, – а назвал свою популярную беседу „путешествие М. А. Бернова по европейским музеям“». Позволено будет спросить, какую жe цель преследовал г-н Бернов? Доставить приятное npeпpoвождениe времени?

«Видовая в красках», как пишут в кинематографе.

Смешение стилей г. Бернов объясняет тем, что в Помпее была греко-римская культура. Задача лектора, который хочет просветлить, а не затемнить познания слушателей должна заключаться в том, чтобы дать наиболее характерное в данном явлении. Г. Бернов поступает наоборот.

Кроме полнейшей спутанности и сумбура, такая «система» ничего не дает аудитории.

Но особенно вредным в смысле эстетического воспитания я считаю самый подход г-на Бернова к искусству.

Из искусства он взял один анекдот и, вместо основных понятий, говорил о разбитых носах, о женах художников, о крашеных волосах, о модах, о выдернутых бровях (Джоконда), и о красавцах, похожих «на Аполлона Бельведерского», о «головках Греза».

Больше опошлить искусство нельзя.

Вместо лекций, действительно, получается «путешествие г. Бернова по Европам, или 101 анекдот из жизни древне-римских греков».

По ложному пути идет г. Бернов фиксируя внимание аудитории на таких скульпторах и художниках, как Канова и Грез.