Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Если «Апофеоз Милицанера» был апофеозом самого приема концептуализации советской жизни-текста через милицейскую тему, то цикл «Москва и москвичи» был лишь началом московской темы в творчестве Д. А. Пригова: «апофеозом» ее станет спустя почти два десятилетия роман «Живите в Москве». Включая в себя отдельную главу, посвященную «Милицанеру московскому», роман соединит в себе обе темы.

«Милицейский» и «московский» циклы — не просто своего рода конспекты романа «Живите в Москве», где сконцентрировано и отработано большинство его приемов, но они являются необходимыми связующими звеньями между советской текстуализированной «жизнью» и концептуалистским романом. В истории московского мифа «Живите в Москве» занимает то же место, что «Петербург» занимает в традиции петербургского текста: если роман Белого стал своего рода кодой петербургского мифа, то советско-московский текст, бывший продуктом соцреализма, завершиться внутри «своей» традиции не мог, поскольку она, в отличие от модернистской традиции, не была рефлексивной. Так что концептуалистский роман-буфф Пригова оказался наиболее адекватным текстуальным завершением соцреалистического столичного проекта — который, в свою очередь, сам был, как мы видели, в большой мере результатом «учебы у классики».

«Жить в Москве» не предполагает непременного физического присутствия в этом месте. Москва — это метафизический топоним. Можно даже помыслить ситуацию, когда «уж лучше и совсем не жить в Москве». Главное —

       …просто знать, что где-то существуетОкружена высокими стенамиВысокими и дальними мечтамиИ взглядами на весь окрестный мирКоторые летят и подтверждают

Наличие свое и утверждаютНаличие свое и порождаютНаличие свое в готовом сердце —Вот это вот и значит — жить в Москве.

В конце концов, не-присутствие в Москве является важнейшим условием для такого «простого знания», в котором — ключ к «мистике Москвы». Этот момент «присутствия» — основной для концептуализации Москвы, строящейся на топографической тавтологии:

Смотри, Орлов, ведь мы живем не вечноВесьма обидно было б просчитатьсяЧто мы живем с тобой на краю светаА где-то там — действительно Москва

С заливами, лагунами, горамиС событьями всемирного значеньяИ с гордыми собою москвичамиНо нет, Москва бывает, где стоим мыМосква пребудет, где мы ей укажемГде мы поставим — там и есть Москва!То есть — в Москве

«Действительно Москва» всегда пребудет с нами (где стоим мы, где мы ей укажем, где мы ее поставим), но мы сами, где бы мы ни были, оказываемся в Москве. Эта «топографическая шизофрения» ведет к пустоте. Хотя и после «Москвы и москвичей» Пригов продолжал производить «московские» тексты — как в стихах, так и в прозе, — его цикл завершается двумя фрагментами, каждый из которых состоит из единственной строки: «Текста нет и не будет» и «Текста нет и не будет». Иначе говоря, его тексты подобны самой Москве: они присутствуют на том самом месте, где им «укажут» и где их «поставят». «Мистика Москвы», которую пытается постичь (а точнее, сконструировать) Пригов, основана на невозоможности отличить видимое от яви.

Бывает, невеселые картиныУм москвичей зачем-то навещаютБывает, кажется им, что зимаЧто снег кругом, что лютые морозыНо важно слово нужное найти —И все опять исполнено здесь смыслаИ москвичи потомство назидают

Это сказано как будто о двух совершенно реальных москвичах — Сергее Михалкове и Наталье Кончаловской.

Банальное рассуждение на тему:

«Все ж для других, а для себя — ни строчки»

Творческое бескорыстие — вот основа поэтического подвига Пригова.

ТЕКСТЫ И ОБЪЕКТЫ

Борис Гройс

ПОЭЗИЯ, КУЛЬТУРА И СМЕРТЬ В ГОРОДЕ МОСКВА[468]

(1979)

Краткое предуведомление