Нехорошее место

Светляки.

Скорость.

* * *

— Сколько прошло времени?

— Двадцать семь… почти двадцать восемь минут.

— Где же они, черт бы их побрал?

— Джулия, думаю, тебе нужно присесть, — сказал Клинт. — Ты дрожишь, как лист на ветру, побледнела.

Ли Чен протянул ей стакан виски.

— Выпей.

— Нет.

— Может помочь, — настаивал Чен.

Она схватила стакан, осушила в два глотка, вернула Чену.

— Я налью еще.

— Благодарю.

— Послушайте, на меня подадут за это в суд? — послышался с дивана голос Джекки Джеккса.

Джулии гипнотизер более не нравился. Она презирала его точно так же, как презирала при первой встрече в Вегасе, когда она и Бобби занялись его делом. Ей хотелось пнуть его в голову. Хотя она понимала, что желание пнуть Джекки иррационально, что он не виноват в исчезновении Бобби, ей все равно хотелось его пнуть. Сказывалась ее врожденная импульсивность, привычка вспыхивать, как порох, которой она никак не гордилась. Но не всегда могла контролировать себя, и в полном соответствии с подозрениями Бобби предрасположенность к насилию, как форме ответной реакции, начала формироваться у нее в детстве, когда свихнувшийся от наркотиков социопат убил ее мать. Джулия знала, что Бобби иногда пугала эта темная сторона ее психики, при том, что все остальное в ней он любил без памяти. Вот она и пошла на сделку с Бобби и Богом: «Послушай, Бобби, где бы ты ни был, и ты послушай, Бог… если все закончится хорошо, если мой Бобби вновь будет со мной, я никогда больше такого не сделаю, никогда больше не пну Джекки в голову, никого не пну, я начну жизнь с чистого листа, клянусь, начну, только пусть Бобби вернется живой и невредимый».

* * *

Они снова очутились на пляже, только с белым песком, чуть фосфоресцирующим в ранней темноте. В обе стороны они могли видеть лишь небольшой участок пляжа. Остальное скрывал довольно плотный туман. Дождь не шел, воздух был куда холоднее, чем на Гавайях.

От холода и влаги по телу Бобби пробежала дрожь.

— Где мы?

— Точно не знаю, — ответил Френк, — но думаю, на полуострове Монтерей [30]. — В сотне ярдов за их спинами по шоссе проехал автомобиль. — Наверное, это Семнадцатимильная дорога. Знаешь ее? Из Кармеля через Пеббл-Бич…

— Я знаю эту дорогу.

— Мне нравится этот полуостров. С юга Биг-Сур… Еще одно из тех мест, где я был счастлив… какое-то время.

Их голоса глохли в тумане. Бобби нравилось, что под ногами твердая земля, и мысль о том, что он не только на родной планете, но и в родной стране, в родном штате, грела душу, но он бы предпочел увидеть что-то более конкретное, не один лишь туман. Белизна тумана являла собой еще одно проявление хаоса, которого ему и так хватало с лихвой.

— Между прочим, минуту назад на Гавайях ты волновался о том, что нам нужно сбросить Конфетку с хвоста, но тревожиться об этом незачем. Мы оторвались от него еще в Киото, может, на склонах Фудзи.

— Слушай, если нам нет нужды тревожиться о том, что мы притащим его в офис, давай возвращаться.

— Бобби, у меня нет…

— Возможности контролировать процесс. Знаю, слышал, не такой уж это и секрет. Но вот что я тебе скажу… На каком-то уровне контроль у тебя есть, может, в подсознании, но есть, и немалый.

— Нет. Я…

— Да. Потому что ты вернулся за мной в котлован, — перебил его Бобби. — Ты сказал мне, что ненавидишь это место, что оно пугает тебя больше, чем любое другое, но ты вернулся и забрал меня. Не оставил вместе с оградительным поручнем.

— Мое возвращение — чистая случайность.

— Я так не думаю.

Темнота.

Светляки.

Скорость.

* * *

Из-за стены донеслось мелодичное «бим-бом», этот сигнал сообщал обитателям Дома, что до ужина осталось десять минут.

Дерек уже выходил за дверь, когда Томас только поднялся из кресла. Дерек любил есть. Разумеется, все любили есть. Но любви Дерека к еде хватило бы на троих.

Томас подошел к двери, когда Дерек уже практически добрался до столовой. Томас оглянулся, посмотрел в окно.

В окне стояла ночь.

Он не любил ночь в окне, поэтому обычно задергивал шторы после того, как из мира уходил дневной свет. Но, приготовившись к ужину, он вновь попытался найти Плохого, и ночь в окне чуть помогала ему, когда он отправил в нее нить-мысль.

Плохой по-прежнему находился так далеко, что почувствовать его не удалось. Но Томас хотел предпринять еще одну попытку, перед тем как уйти, чтобы съесть еду и пообщаться. Он принялся разматывать нить-мысль сквозь окно, в ночь, к тому месту, где обитал Плохой… и тот вернулся. Томас сразу его почувствовал. Знал, что почувствовал, и он помнил зеленую жабу, которая сжирала желтую стрекозу, поэтому быстренько смотал нить-мысль в клубок до того, как жаба успела высунуть язык и поймать его.