Некрономикон

Вечер еще только наступал, когда сумеречная ладья бросила якорь у каменного выступа причала, и все моряки и торговцы вереницей сошли на берег и через арчатые ворота удалились в город. Улицы в том городе мостились ониксом, и одни из них были широкими и прямыми, а другие кривыми и узкими. Дома у воды были ниже, чем остальные, а над их выведенными удивительной аркой дверными проемами лепились некоторые золотые эмблемы, чествующие, дескать, того божка, которого каждая из них символизировала. Шкипер отвел Картера в старую портовую таверну, куда сходились мореходцы из заморщины, и на следующий день обещался ему показать все чудеса бессолнечного города и свести его в таверны добытчиков оникса под северной стеной. И опустился вечер, и зажглись маленькие бронзовые светильни, и моряки в той таверне запели песни о далекой далёчине. Но когда на своей высокой башне огромный колокол содрогнулся над городом и загадочным согласием отозвались ему рожки, и виолы, и голоса, все оставили свои песни и речи и преклонились в молчании, пока не замер последний отзвук. Ибо давность и странность пребывают на бессолнечном городе Инкуаноке, и люди боятся выказать нерадивость в обрядах, ведь рок и возмездие могут подстерегать негаданно близко.

В глубине кутавших таверну теней Картер различил приземистую фигуру, вызвавшую у него неприязнь, ибо это был несомненно тот самый раскосый старик-купец, которого он столько времени тому назад видел в тавернах Дилат-Леена и о котором носилась молва, что он промышляет торговлей со страшными каменными селениями Ленга, куда не забредают добрые люди и чьи злые огни видны по ночам издалека, и даже водит дела с тем архемагом, коего не описать, что носит на лице маску желтого шелка и в одиночестве обитает в каменном доисторическом монастыре. Когда Картер расспрашивал купцов Дилат-Леена о холодном пустолюдии и Кадате, этот старик словно бы выказал хитроватый проблеск знания; и его присутствие в сумеречном и наваждаемом Инкуаноке, столь близко к диковинным делам севера, отнюдь не было обнадеживающим. Он совсем стушевался из виду, прежде чем Картер успел заговорить с ним, моряки же потом рассказывали, что он привел невесть откуда караван яков с клажей исполинских и сладко-пряных яиц оглашенной молвою черногор-птицы, чтобы промыслить за них мастеровитые кубки зеленой яшмы, что торговые гости привозят из Иларека.

На другое утро шкипер провел Картера по ониксовым улицам Инкуанока, сумрачным под бессолнечными небесами. Инкрустированные двери и резные фасады, узорчатые балконы и окна фонарем с хрустальными стеклами — всё дышало сумеречной и глянцевитой прелестью; там и здесь распахивались площади с черными обелисками и колоннадами, и изваяниями преудивительных существ, человеческих и баснословных. Иногда вдоль долгих и неуклонных улиц, или в боковых переулках, или над воздушными куполами, шпилями и фигурными крышами открывались виды, для которых не было выражений, чтобы описать их неотмирность и красоту; и всё превосходил великолепием тяжеловесно уходящий ввысь превеликий главный Храм Предбывших, с его шестнадцатью резными боками, плосковатым куполом и выспренней островерхой колокольницей, возносящейся надо всем и величественной, что бы ни лежало на первом плане. И откуда ни посмотри, далеко за городскими стенами и бесконечными нивами поднимались на востоке серые ребристые склоны тех упирающихся в самое небо и неприступных гор, за которыми, по слухам, лежал мерзейший Ленг.

Шкипер повел Картера ко громадному храму, что стоит в обнесенном стеной саду на огромной, круглой площади, от которой расходятся улицы, наподобие спиц от ступицы колеса. Семеро арчатых ворот в этот сад, над каждыми из которых изваян тот же образ, что и над городскими воротами, всегда отворены, и народ почтительно бродит где вздумается по изразцовым дорожкам и узким тропинкам, вдоль которых стоят причудливые истуканы и святилища смиренных божеств. А частые сполохи треножцев на высоком балконе отражаются там в прудах и фонтанах и водоемах, сплошь высеченных из оникса и с играющими лучистыми рыбками, за которыми ловцы погружаются в самые истоки океана. Когда гулкий набат с храмовой колокольницы дрожит над садом и городом и в ответ из семи приворотницких у стен сада раздается согласный строй рожков, и виол, и голосов, из семи дверей храма исходят длинные вереницы черноризых жрецов в клобуках и личинах, несущих перед собою на вытянутых руках превеликие золотые чаши, над которыми дымятся удивительные пары. И все семь верениц особенной журавлиной походкой, выбрасывая далеко вперед ноги, не согнутые в коленях, тянутся по дорожкам, что ведут к семи приворотницким, куда они скрываются и откуда больше не появляются. Говорят, что подземные ходы соединяют приворотницкие с храмом и что длинные вереницы жрецов ими и возвращаются; не обходится и без того, что толкуют, как глубокие пролеты ониксовых ступеней низводят к таинствам, вовеки не изреченным. Но лишь в немногих обиняках намекают, что жрецы в вереницах, окрученные клобуком и личиной, не люди.