Виктор Гончаренко

Немец, перец, колбаса…

Второй в четвертом ряду

Эшелон то набирал скорость, то еле тащился, будто пытаясь перевести дух от долгого пути. Он отправился из Оренбурга, а куда конкретно, пока не знал. Так было всегда, если состав состоял из теплушек с солдатами, которым любопытство не предусмотрено Уставом. Их удел – выполнять команды. Скажут «отбой» – уснут, скомандуют «подъем» – встанут, а дальше поверка, завтрак, изучение матчасти, уставов, политическая подготовка. И так изо дня в день. Единственное развлечение – прием пищи. Ради этого поезд останавливался как правило вне населенных пунктов. Какой вокзал выдержит, если новобранцы разом займутся отправлением естественных надобностей – так это называлось неподалеку от железной дороги. Кроме того, даже московский перрон не вместит все наряды от каждого вагона для доставки бачков с кашей, щами и хлебом. Для этих целей подходили лишь безлюдные места.

Впрочем, солдатами их можно было называть с большой натяжкой. Им, оторванным от гражданской жизни, только предстояло стать бойцами Красной армии, овладеть ратными премудростями. Пока они усвоили лишь одну: война войной, а обед по распорядку. Шел июнь сорок четвертого, тыл по-прежнему жил по карточкам, хотя работал так же, как в сорок первом, ходил в обносках и крепко оголодал. Армейское довольствие, восьмичасовой сон, новое обмундирование вернули силы. Жизнь стала лучше, как сказал товарищ Сталин, а после первой остановки – и веселей. Как только стальные колеса, звонко скрипнув, замерли, сержант скомандовал:

– Покинуть расположение и оправиться!

Один небольшого роста солдатик в необмятой гимнастерке, но остряк и балагур, громко уточнил:

– А винтовки брать?

– Личное оружие воину надлежит всегда иметь при себе!

– И лопату надо?

– И лопату, чтобы следы замаскировать! И противогаз! Не то задохнетесь!

Как табун жеребцов, заржал вагон во всю настежь сдвинутую дверь. Где-то далеко в паровозном дыму затерялись проводы со слезами родных, неясные опасения от неизведанного и предстоящего. Взамен появилась четкая ясность происходящего, ощущение уверенности в себе, в командире. Регулярно наведывался политрук, толковал о моральном духе, о том, что наше дело правое, что теперь хватает и танков, и самолетов, а «катюши» сжигают врагов тысячами. Им предстоит освободить Белоруссию, а там и до границы недалеко. Семен Недорезов, с кем подружился Илья, после очередного политзанятия, хмыкнул вполголоса:

– Дух-то у нас, конечно, сильный. Особенно ночью, после гороховой каши!

Они спали рядом на втором ярусе, и он был на год старше, призван с коксо-химического комбината, расположенного километрах в десяти, не больше. Илье исполнилось девятнадцать, он уже три года работал на Орском никелевом заводе в горячем цехе. Земляки, одним словом. Поэтому для Ильи Прокофьева он показался ближе, понятнее и вызывал доверие. Разговаривали они в основном о производстве. Но не о стахановском движении, починах и перевыполненных планах. Семен рассказывал, как вся смена задохнулась от серы на коксовых батареях, а Илья – как перед отправкой его друг упал с площадки возле плавильной печи в ковш с расплавленным металлом. Это означало, что они – люди бывалые, видели всякое и хлебнули не меньше других. А про отца, которого держали трое суток в подвале НКВД, Илья не рассказал.

Не рассказал и о том, почему он, имея бронь как нужный оборонному предприятию специалист, едет в теплушке. Едет, зная в отличие от других, что война – не медали и ордена, а пули, смертельные раны, трупы, наспех присыпанные землей, мокрые траншеи и вши. Многие никельщики уже успели навоеваться и вернулись назад кто безруким, кто безногим, кто слепым и контуженным. Илья выпивал в низкой, темной мазанке с Кузовенковым, бывшим кузнецом пироотделения, и тот, мучительно заикаясь, тряс головой и вспоминал:

– В землянке, то есть, когда в обороне, еще терпимо, а вот жить в траншее, когда ничего никто не знает про обстановку, совсем хреново! Лето – ладно, прикорнешь к стенке, прикорнешь с часок, зимой невмоготу. За ночь на морозе, на ветру, вымотаешься – перестаешь соображать – где ты и кто ты. Не поймешь, может концы отдал, может живой! В таком состоянии нас голыми руками бери.

– Вот поэтому и отступают наши, если голыми руками…

– Да фрицы не дураки напролом воевать, сначала из орудий бьют, потом на живых, кто остался в окопах, танки пускают. И только после сами прут! С автоматами и пулеметами! У нас – винтовки, по пять патронов! Лежишь, об одном думаешь – скорее бы все закончилось, все равно ты уже не жилец!

– А как же Александр Матросов не побоялся на амбразуру?

– Видно, тоже не вынес…потому и пошел – быстро и насмерть!