Немец, перец, колбаса…

После этого Илья успокоился, перестал стыдиться, что он, молодой и здоровый, отсиживается в тылу, а тем временем город все отдает и отдает своих людей фронту. Война Прокофьевых стороной не обошла. Отец с матерью потеряли своих братьев: Леонтий, призванный второго июля сорок первого, погиб восемнадцатого сентября в Карелии, Василия убили через полгода в том же году. Старший и младший Прокофьевы бронь получили по справедливости: в семье шестеро детей. Отец работал на «никеле» с самого запуска, с тридцать девятого. Подросшего сына привел тоже сюда. Иного пути не помышляли, отдавали цеху все силы сполна, потому что производство – верный кусок хлеба. Этого куска на всех пока не хватало. Однако была надежда: когда на комбинате будут работать все Прокофьевы, жизнь выправится. Страна жила пятилетками, а они смотрели дальше. Поэтому в июне сорок четвертого, как только стало шестнадцать второму сыну, Кольке, в кобальто-сульфатный взяли и его.

Илья после отбоя забирался на свое место – возле стенки, натягивал шинель на голову и мысленно переносился домой. Мать сейчас укладывает детей: Сашку, Тольку и Нюрку на полу, Любку укачивает в люльке. Отец, выкурив самокрутку на сон грядущий, закрывает двери на засов. Во дворе Жучка, маленькая, лохматая, лает на кошек…или лягушку пугает на огороде. Отец работает в дневной бригаде. Колька – посменно, сегодня, с часу ночи кажется…Шалапут – залез в столовку, стащил кусок мяса, хотел, чтобы назвали, как старших, добытчиком, кормильцем. А то было не мясо – вымя коровье! Илья взял кражу на себя. Начальник караула жил от Прокофьевых через два дома – согласился. Знал, что отца за что-то таскали в НКВД и тут опять… Всю семью изведут. Он пообещал: протокол полежит, если запишешься в добровольцы. Победителей, вроде бы как, не судят.

Илью сморил сон: бабье лето, паутина летит. Он копает картошку. Земля черная, как антрацит, и мягкая-мягкая… Выворачивает куст за кустом, а картошки – ни мелкой, ни крупной.

Утром он просыпается до подъема, долго глядит в щель теплушки, присмотренную уже давно. Пространствам, по которым мчится поезд, нет ни конца ни края, хотя пошли уже пятые сутки. Бывать дальше своего поселка ему не приходилось. Война отодвинулась в сторону и приняла неопределенные очертания. Думать о ней не хочется. В глубине сознания она, конечно, таится, но чаще всего словно в виде случайных искр, которые вспыхивают и тут же гаснут.

К вечеру эшелон остановился, колонна пошла пешком. Ехать было муторно, а идти в сплошной пыли с полной выкладкой – винтовка, противогаз, каска, подсумок, котелок, фляга, скатка шинели – в июльскую жару, многократно хуже. По бокам дороги застыла изувеченная техника: танк без башни гусеницами кверху, разбитые орудия, остатки обугленных машин, вдали развалины хат, печные трубы, колодезные журавли.

Пополнение прибыло в пункт назначения, когда стемнело. В свете фонарей начальство распределило бойцов по подразделениям. Два десятка новобранцев, куда попали Прокофьев с земляком, до траншей, где располагался стрелковый взвод, добрались в полночь. Лейтенант ждал их: вчерашняя атака забрала тринадцать человек. Все – люди бывалые, а двадцать необстрелянных – подмога та еще. Однако вслух такое произнести он не мог. Да и ночь – не самое подходящее время для знакомства. Всматриваясь в их лица, он повторил то, что вчера слышали выбывшие:

– Приказ – выбить фашистов из деревни. Нас поддержат танки, за ними и пойдем. Сигнал – красная ракета. Теперь отдыхать!

Илья с Недорезовым приткнулись в пустой просторной ячейке. Он предложил напарнику:

– Ты спи, а я буду поглядывать наружу. Потом сменишь меня!

Над позициями мигали крупные звезды, вдалеке вслед за редкими всполохами слышался глухой рокот. Казалось, там ворочается и тяжело вздыхает большое, страшное чудище. Однако винтовка на бруствере, ее холодящий руки металл, тяжесть подсумка, набитого патронами, приглушили в Прокофьеве тревогу, которая не покидала его все эти дни. Стало заметно светлеть. В траншее зашевелилась жизнь. Мимо протопал солдат, не из эшелона, с густой щетиной, бросил на ходу:

– Спрячь башку-то! Надует в дырку – простудишься!

На обратном пути, застегивая брюки, он посоветовал:

– Тоже сбегай! Пока есть возможность!

Рыкнул немецкий пулемет, проверяя голос перед работой.

Недорезов с трудом открыл глаза, уставился на Илью:

– Война началась? Стрелять?

Откуда-то сзади гулко ударило наше орудие. Ночное чудище словно набрало полную грудь воздуха, чтобы зарычать во всю мощь, то есть ответить. И ответило: через минуту с немецкой стороны покатился шквал огня.

Танкисты не подвели: слева и справа, грохоча и отчаянно дымя, показались стальные громадины с красными звездами. Медленно поднялась ракета, нервно вильнула и погасла.

–В атаку! – что есть силы закричал лейтенант. – Вперед! Пошли!

Совсем не как в кино – разом, а по одному, по трое, понемногу из траншеи полезли солдаты. Одни тут же исчезали из поля зрения, другие резко столбенели и валились наземь.

– Вперед! За Родину! – не переставая, командовал взводный.