Немой Онегин

Давайте почитаем черновик этого учебника — увидим, как Пушкин ищет предельно точные слова, чтобы описать отработанные приёмы Евгения:

Пылать отчаяньем готовымБледнеть отчаяньем готовымСтращать отчаяньем готовымСлезами, клятвой забавлятьИ неприметно забавлятьСвященной лестью забавлятьИ нежной лестью забавлятьУмом и страстью побеждатьУмом холодным ласки ждатьУмом и страстью угождать

Невольной ласки ожидать— требовать и ждатьНевольно выманить признаньеИ ждать и требовать свиданья —Преследовать в кругу подругОдно преследовать — и вдругИскать преследовать — и вдруг —Её преследовать — и вдругУединённое свиданье…

Мы с удовольствием привели бы здесь все черновики — это так интересно. Любители-гурманы могут сами взять том академического издания, где текст «Онегина» занимает 160 страниц, а «другие редакции и варианты» — 450. Втрое больше.

Какое богатство языка! Какие глаголы! Пылать-бледнеть-стращать отчаяньем готовым

— заученным, отрепетированным, то есть притворным отчаяньем.

Четырежды преследовать, четырежды забавлять, дважды требовать, угождать, побеждать, выманить… Только любить почему-то нету.

Тьму любовных писем понаписала эта жертва необузданных страстей…

Как томно был он молчалив,Как пламенно красноречив,В сердечных письмах как небрежен!Одним дыша, одно любя,Как он умел забыть себя!Как взор его был быстр и нежен,

Стыдлив и дерзок, а поройБлистал послушною слезой!

Готовое отчаянье и послушная слеза! Профессиональный лицемер. А небрежность понятна; ничего, что одна строчка противоречит другой, — дурочка не заметит.

…Пушкин, наверное, сам изумился, когда внезапно обнаружил, что в последней главе романа герой не говорит ни слова.

Немой Онегин?! Бессловесный Онегин?! — это же бред, так не может быть. Но в Седьмой главе Онегин не появился совсем, а в финальной, Восьмой, встретив приятеля, промычал: «Так ты женат? На ком?». Это даже разговором не назовёшь. Мы же не считаем разговором бессмысленное: «Привет, ну ты как?».

Мы рискуем говорить о внезапности, потому что в декабре 1830‑го, вернувшись из Болдинской осени, очень довольный собою Автор пишет творческий отчёт:

Пушкин — Плетнёву

9 декабря 1830. Москва

Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привёз сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать…

Сам считает роман законченным (2 последние, совсем готовые), а год спустя вдруг сочиняет письмо Онегина и вставляет в готовую главу. Зачем?

Если бы Пушкина интересовала симметрия, мы бы видели её в других вещах, написанных параллельно.

Болдинской осенью, кроме двух последних глав «Онегина», Пушкин сочинил знаменитые Маленькие трагедии.

В «Скупом рыцаре» старый барон произносит в подвале невероятно длинный монолог (почти вчетверо длиннее, чем «Быть или не быть»). Монолог занимает треть пьесы! И ни у кого больше там монологов нету — ни у герцога, ни у Альбера.

В «Моцарте и Сальери» у отравителя три монолога — почти половина пьесы! У жертвы — ни одного.

За пушкинистов не скажу, но самому Пушкину ни разу в голову не пришло, что в Маленьких трагедиях чего-то не хватает для симметрии.

…Автор решил всё же дать герою объясниться. Ведь Онегин исчез, извелся, улетучился, не сказав ни единого слова! Так пусть изольёт душу — хотя бы и в письме.

Вот и заглянем ему в душу. В письмах открываются души героини и героя. И тут никакого равновесия нет. Сам Пушкин относится к их письмам совершенно по-разному.

Перед письмом Татьяны огромное «предисловие» — 140 строк, включая горячо сочувственные:

Письмо Татьяны предо мною;Его я свято берегу,Читаю с тайною тоскоюИ начитаться не могу.

Перед письмом Онегина одна бесчувственная информационная строчка: «Вот вам письмо его точь-в-точь».