Немцы

Между танцами Штребль узнал, что Мэди всего восемнадцать лет и она единственная дочь у своих родителей. У нее даже слезы набежали, когда она вспомнила, как ее увозили из дома. Штреблю стало искренне жаль девушку, он достал носовой платок и подал ей. Он решил, что перед ним еще ребенок, но когда они танцевали танго, вдруг почувствовал, как «ребенок» крепко, по-женски прижался ногой к его бедру. Тогда прижался и он, а рука его еще плотнее легла на ее талию. Девушка не смутилась и посмотрела ему прямо в глаза. Видавший виды Штребль был даже несколько шокирован.

— Ты мне нравишься, — тем не менее зашептал он, продолжая начатую игру.

— Ты мне тоже, — кокетливо ответила Мэди.

Не окончив танца, Штребль увел ее в темный коридор. Она смело пошла за ним и так же смело подставила ему губы для поцелуя.

Но долго целоваться им не пришлось: в конце коридора открылась дверь и показалась высокая фигура лейтенанта Петухова. Он шел разводить свою роту по местам. Увидев в уголке парочку, Петухов усмехнулся, но прошел, ничего не сказав.

— Шляфен, камарады! — раздался его басовитый голос у дверей зала. — Живо по местам!

Через полчаса, лежа на нарах под самым потолком, Штребль улыбался: «Много ли человеку надо, чтобы он вновь почувствовал себя счастливым? Хорошенькая живая девушка, и все неприятности забыты». Почувствовав на щеке жжение и раздавив рукой клопа, Штребль вдруг пришел в ярость: сейчас этот отвратительный запах был ему особенно невыносим.

4

Лаптев продолжал квартировать у Черепановых.

— Живите у нас, товарищ лейтенант, — сказала Тамара, когда он, боясь стеснить хозяев, собрался было переходить на казенную квартиру.

— Милая Тамарочка, — смущенно ответил Лаптев, — если вы действительно хотите, чтобы я остался, зовите меня Петром Матвеевичем.

Лаптева устроили за перегородкой; приходя вечером домой, он надевал теплые старые валенки Василия Петровича и ел вместе с Черепановыми горячую картошку. Бабка, называвшая его «хворым», всегда оставляла ему банку молока. Иногда заходила сюда и Татьяна Герасимовна. Наговорившись вдоволь о делах, садились играть в дурака или цифровое лото по рублю ставка.

В тот вечер Лаптев был особенно рассеян и, как всегда, проигрывал.

— Ты что, влюбился, что ли, лейтенант? — спросила, посмеиваясь, Татьяна Герасимовна. — Уж не в Томку ли?

— Нет, в вас, — засмеялся он, сгребая со стола карты.

Когда она ушла, Лаптев как бы между прочим спросил Тамару:

— Ваша начальница замужем?

— Вдова она, — ответила Тамара и тяжело вздохнула. — У нее муж на драге работал, а в сорок втором как ушел на фронт, так сразу же и погиб.

— И дети есть? — сочувственно спросил Лаптев.

— Двое, мальчик и девочка. А третья девочка умерла прошлый год.

— Вот горе какое! А давно она у вас начальником лесной конторы?

— Года три. Сначала ее в десятники выдвинули, потом учиться послали на прораба. Семь лет она прорабом была на чисовском участке, а как начальник лесной конторы в армию ушел, на его место Татьяну Герасимовну и назначили. Очень хороший она человек! — заключила Тамара.

— Да, — охотно согласился Лаптев.

— Она неутомимая, — с удовольствием рассказывала Тамара. — Хоть кого спросите: встает чуть свет и сразу в лес. В конторе сидеть не любит. А у нас участок большой, по всему Чису километров сорок будет. Вот и колесит, где-нибудь у костра перекусит, и дальше. Зато работу уж она видит не по сводкам, а на самом деле. Ее никакой сводкой не обманешь.

— Я ее теперь бояться буду, — заметил Лаптев, и они оба засмеялись.

Рано утром четырнадцатого марта Лаптев и Тамара раньше обычного вышли из дома и направились к лагерю. По дороге их догнала на санках Татьяна Герасимовна.

— Не поморозим немцев? — спросила она, здороваясь. — Холод собачий! А ведь нынче Евдокия, надо бы курочке напиться…

Лошадка быстро домчала их к лагерю. За воротами были слышны гул голосов, топот ног, выкрики старост, называющих фамилии. Татьяна Герасимовна привязала лошадь к коновязи и пошла вместе с Лаптевым и Тамарой в лагерь.

Весь обширный двор был заполнен людьми. У корпусов строились роты. Впереди стояла первая рота. Суетился со списками в руках ее староста Вебер, немолодой уже немец с добрым широким лицом. Лейтенант Петухов ходил вдоль строя и сквозь зубы ругал немцев за отсутствие хорошей выправки.

Подошел комбат. Петухов отрапортовал:

— Первая рота батальона интернированных немцев построена. Трудоспособных первой категории — сто сорок человек, трудоспособных второй категории — тридцать семь человек, больных — одиннадцать человек.

Комбат тоже прошелся вдоль строя.

— Ну, смотреть бодро! Что мы вас, на казнь ведем, что ли? — крикнул он, потом подозвал Татьяну Герасимовну и Тамару. — Что, нравятся вам эти красавцы? Парни хоть куда! Вот хоть этот франт, — он указал пальцем на пепельнобородого Чундерлинка, очень импозантного в модном коричневом пальто. — Вы на них покрепче жмите. Если не будут как следует работать, пишите мне рапорт на каждого в отдельности. Я с ними быстро управлюсь.