Немцы

Первого мая Лаптев проснулся, как всегда, рано. Яркий солнечный луч пробивался сквозь белые шторки на окнах и падал на половик рядом с постелью. Лаптев прислушался к тому, что делалось за перегородкой. Тамара, видно, еще спала, Василий Петрович, легонько топая валенками, прошел в сени, бабка растапливала печь. Потрескивали дрова, пахло кислым тестом и молоком. Лаптев лежал тихонько, радуясь тому, что сегодня в лагерь идти не надо. Только желание закурить заставило его встать и одеться. В избе он курить не решался — старик сам не курил.

Одевшись, он выглянул из своей комнатушки. В избе было тепло и чисто: накануне Тамара вымыла полы и застелила их свежими половиками. Лаптев, осторожно ступая, чтобы не разбудить ее, проскользнул в сени.

Через полчаса все сидели за самоваром, бабка подавала лепешки прямо с пылу. Накануне Лаптев раздобыл вина, и теперь они с хозяином выпили по две стопочки. Тамара хотела чуть-чуть попробовать, но бабка сердито прикрикнула на нее:

— Ишь, бессовестная! Дело ли девке белое пить!

— Я тогда за Татьяной Герасимовной сбегаю, — и Тамара быстро выскочила из-за стола.

Лаптев проводил девушку взглядом. Все в ней нравилось ему и милое лицо с конопушками, почти детское, и тоже почти детская непосредственность и порывистость. Поглядывая на заросшего черной густой бородой Черепанова и бабку, тоже чернявую и сухую, Лаптев невольно задумался: уж родная ли она им дочь?

Василий Петрович, словно угадав его мысли, насупившись, сказал:

— Эта стрекоза нам вовсе чужая. Месяца два ей, знать-то, было, подобрал я ее на берегу за огородами. А того же дня, как я Тамарку нашел, прибило к драге труп молодой бабы. Нездешняя оказалась, с дальних приисков. Родители с незаконным ребенком из дому прогнали. Потом суд был. Хотели ребенка им передать, да я не отдал — очень уж старуха привязалась. Своих-то нет. Вишь, какое незаконное дитё-то славное оказалось.

— Очень славное, — пробормотал Лаптев.

— Только ты, слышь, лейтенант, молчок! — приказал Василий Петрович. — Томку об этом не спрашивай, очень она это дело переживает…

Тамара вернулась вместе с Татьяной Герасимовной. Та смущенно улыбалась, раскутывая белую шаль с кистями, потом села рядом с Лаптевым. Сегодня на ней было пестрое шелковое платье с открытым воротом, от нее пахнуло духами и помадой для волос.

— Да вы на артистку стали похожи, — тихо заметил Лаптев. — Вон у вас шея какая красивая, а вы всегда ворот глухой носите.

— Брось шутить-то… Нашел красавицу — бабу вятскую! — и, чтобы переменить тему, она предложила: — Давайте-ка в горы скатаем, подснежники собирать. В горах уж, небось, сухо. Тарантас велим запрячь, я ребятишек своих возьму.

Тамара радостно взвизгнула.

Через час с конного двора лесной конторы отъехал просторный тарантас, набитый сеном. Сверху сидели Татьяна Герасимовна с детьми, мальчиком двенадцати лет и шестилетней беленькой девочкой, Лаптев, Тамара, Хромов и Саша Звонов. Лейтенант Петухов в этот раз дежурил по лагерю и только с грустью посмотрел вслед веселой компании. Мингалеева нигде не нашли: веселый башкир редко ночевал дома. Дороги еще не просохли, под колесами хлюпала жидкая грязь.

— Гони легче, — приказала Татьяна Герасимовна сыну. — Заляпаешь нас всех грязью.

Но чем выше поднимались в горы, тем было суше. Офицеры вылезли и пошли пешком. Под колесами заскрипели камешки, подъем становился все круче и круче.

— Эта гора называется у нас «Чертова Шапка», — весело рассказывала Татьяна Герасимовна. — А еще ее звали «Гора Алиментов». Сюда до войны парочки со всего прииска сходились.

— Удачное название, — ухмыльнулся Хромов.

Кое-где в ложбинках еще лежал снег. Первый подснежник нашел Саша Звонов. Он рос прямо из расселины между двумя большими камнями. Саша понюхал свежий весенний цветок и, широко улыбаясь, преподнес его Тамаре. Та схватила цветок и побежала вверх на гору, заметив там другой.

— Идите сюда, здесь много! — крикнула она, высоко забравшись почти по отвесному камню. — Здесь целое поле!

Звонов полез за ней. А Лаптев сел возле Татьяны Герасимовны на ствол большого поваленного грозой дерева. Девочка стояла в коленях у матери и молча, серьезно смотрела на Лаптева.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Нюрочка, — тихо сказала девочка. — А ты дядя Петя-лейтенант.

Нюрочка лицом совсем не напоминала мать, та была темноволосая, круглолицая, кареглазая, а девочка — беленькая, личико все в светлом пушке, как у цыпленка, шея тоненькая и волосенки жиденькие, стриженые. Мальчик, наоборот, сильно походил на мать. Он стоял внизу, у тарантаса, привязывая лошадь к сену, и лицо его Лаптев видел вполоборота, но ему резко бросились в глаза упрямый, округлый лоб, как у матери, чуть вздернутый нос и крепкая шея. Волосы тоже были темны и крупны, как у Татьяны Герасимовны. Девочка скоро освоилась, стала играть и бегать с Лаптевым, а мальчик держался застенчиво, в стороне, и почти не отходил от лошади.