Ненависть

Тяжелый, пресный запах свежей крови пошел от телеги. Внизу кто-то застонал.

– Ф-фу, да зачем так, – сказал Драч, подходя к телеге. – Перепачкаешься задарма. Давай, граждане, кто-нибудь вилы.

Услужливые руки подали вилы и их взял с неловкой улыбкой красноармеец.

– Раскидать, что ли? – спросил он, совсем по-детски улыбаясь.

Никто ничего не сказал. Красноармеец стал одной ногой на дышло, другой на колесо и сильными ударами вил начал раскидывать солому. Противный тошный запах стал сильнее. Стоны громче. Под соломой показались окровавленные тела в белых рубахах и портах.

Красноармеец замахнулся вилами.

– Скидавать, аль оставить?.. – жмуря глаза, спросил он.

– А то что?.. Мараться с ними будем, докторов звать?.. Все одно тяжело раненные. Для опроса не гожи, – возбужденно крикнул Драч.

Красноармеец с размаха всадил вилы в бок раненому, понатужился, крякнул и сбросил окровавленное тело на землю.

– О-ох, – пронеслось в толпе.

– Чижолый… Пудов на пять будет кабан, – стирая рукавом пот со лба, сказал красноармеец и хватил вилами второго.

Страшный крик раздался по двору. Раненый извивался, как червяк на вилах и, упав на землю, кричал:

– Убейте меня, ради Создателя!.. Ой, моченьки моей нет!.. Убейте, ради Христа!

Первый сброшенный глухо стонал и дергал босой ногой в разорванных, залитых кровью подштанниках. Он кончался.

Драч вынул револьвер и подошел ко второму.

– Совсем молодой, – сказал он, – а какой ядовитый. Так расправляется советская власть со своими врагами.

Драч выстрелил в голову раненому…

Мисин разглядывал затихшего, умершего атамана.

– Батюшки!… – вырвалась у него. – Так ить это!..

И в страхе замолчал. Володя подошел к нему твердыми решительными шагами, взял его за грудки за рубаху и, строго глядя прямо в глаза Мисина, спросил:

– Признал его?.. Ну, говори, кто?..

Мисин затрясся мелкой дрожью.

– Так ить это с нашего хутора… Хуторец наш… Полковник Вехоткин и сын его Степан.

Володя сурово посмотрел на лежавшего на земле старика.

– Ты его знал?.. – обернулся он к Мисину.

– Ну, как не знал?.. Тихона-то Ивановича?.. Всю жизню вместе прожили… В одном полку служили… Так ить жана его тут рядом обитает… Живая еще. И дом колхозный – его это был дом.

– Где его жена? – спросил Володя.

– А вот тут сейчас за проулочком… В Колмыковском курене.

– Ну, пошел… Веди меня к ней.

Мисин побежал вперед показать дорогу, за ним, молча, опустив голову шел Володя, сзади Драч и два чекиста.

* * *

Дверь, запертая изнутри щеколдой, не подавалась. Но сейчас же на стук и грозные крики Драча раздались за дверью легкие, точно не несущие веса шаги босых ног и дощатая дверь, колеблясь на петлях, широко распахнулась. Против Володи стояла женщина лет сорока. Темные, пробитые густою сединою волосы были коротко, по городскому острижены и тщательно причесанные вились у висков. Красивые голубые глаза с тревогой смотрели на людей, столпившихся у дверей. Женщина была в просторной темно-коричневой кофте и длинной широкой юбке. Ее маленькие босые ноги пожимались на полу. Другая женщина – страшная старуха с редкими космами седых волос, безобразно спускавшихся с черепа, с громадной распухшей головой желто-воскового цвета, в белой ночной кофте поднималась с постели, устроенной на простом деревянном диване с решетчатой спинкой. Еще бросилась в глаза пустота, точно не жилой хаты. Ничем съестным не пахло в ней, но был воздух тепел и пресен, как летом в сараях.

Володя строго посмотрел на старуху и сурово спросил, как спрашивал казаков и казачек на юге советской республики в Северо-Кавказском крае:

– Чья ты?.. – и добавил: – Как ваша фамилия?..

– Надежда Петровна Вехоткина, – страшным, нечеловеческим, крякающим, деревянным голосом ответила старуха.

– А вы?… – перевел глаза на отошедшую на середину хаты женщину Володя.

Бесстрастный и жутко холодный прозвучал ответ:

– Евгения Матвеевна Жильцова.

– Вы вместе и живете?..

– Недавно она ко мне приехала… – сказала старуха. – Из Петербурга. Она моя родная племянница.

Володя попятился к двери. Кажется, первый раз он ощутил какой-то неведомый внутренний страх. Шагая через порог, он обеими руками взялся за дверь, потянул ее на себя и, плотно закрывая ее, строго посмотрел на ожидавших его чекистов.

– Этих не трогать… – тихо, но твердо, тоном самого строгого приказания сказал Володя.

– Чего их трогать, сами, – начал было Драч, но Володя так посмотрел на него, что он замолчал.

В тяжелом молчании все вернулись на колхозный двор. Когда Володя проходил мимо еще не прибранных убитых атамана и его сына, он чувствовал, как какие-то холодные струи бежали по его спине, и он старался не смотреть на покойников. Войдя в хату, он сейчас же распорядился, чтобы подавали автомобиль.

Он молча попрощался с тройкой и, уже сидя в автомобиле с Драчем, сказал:

– Товарищи, мы свое дело здесь окончили… С успехом… Едем дальше в станицу в райком.

Автомобиль мягко катился по пыльной дороге. Володя сидел, откинувшись на подушки и, чего с ним никогда не бывало, говорил сам с собою.

– Антагонизм классовых интересов неизменно приводит к кровавой борьбе…

– Чего?.. – вздрагивая, спросил задремавший Драч.