Ненавижу тебя любить

Это первый раз с встречи в ресторане, когда я говорю с Никольским, и разговор рождает странные ощущения. С одной стороны я безмерно радуюсь возможности побыть с Машкой так долго, оставить ее у себя. С другой, какие-то непонятные нотки в его голосе заставляют тревожиться.

Что-то случилось. Настолько серьезное, что Володя готов отправить Машку ко мне и даже лично забрать ее потом, нарушив свое обещание никогда больше меня не видеть.

Только что?

Мне не должно быть дело до Никольского, но я все никак не могу выбросить его голос из головы. Мы гуляем в парке, Машка хнычет: я не разрешаю ей возиться в снегу.

— Машунь, у меня дома нет одежды для тебя. Вечером папа приедет, и что мы ему скажем?

— Что нам было весело!

— Отличный аргумент. Детка, а скажи, у папы все хорошо? Он не заболел?

— Все холошо! Ну, можно я сделаю снежо-о-ок?

— Один! — наконец сдаюсь я.

Но даже при изготовлении одного-единственного снежка Машка умудряется вывозиться в снегу так, что я хватаю ее в охапку и веду домой. Да и темнеет уже рано. Я все еще не вытравила из себя дочку депутата и жену олигарха: обычный двор кажется мне опасным и ненадежным, а каждая лестница грозит дочке падением или синяком. Хотя я и в нашем дворе все равно поглядывала, пока Машка бесилась на горке или качелях. Это не исправить, это можно только сдерживать.



Я немного нервничаю, приводя Машу впервые в свою квартиру. Хотя умом понимаю, что в пять лет совершенно пофиг, из кожи крокодила диван или из кожи молодого дермантина, но все равно почему-то стыдно, что теперь достаток Машиных родителей так различается. Наверное, это страх, что в будущем я просто не смогу конкурировать с Никольским в вопросах подарков и обеспечения Машкиного будущего.

Мы весело проводим время. Я жарю картошку, Маша сидит со мной на кухне, слушает музыку и рисует что-то в альбоме, который мы купили по дороге. Я не могу не любоваться дочкой, ее сосредоточенным симпатичным личиком, высунутым от усердия языком.

— Что ты рисуешь, солнышко?

— Подалок.

— Кому?

— Настасье! Папа сказал, что она участвует в солевновании и, если победит, он ей подалит подалок. Я тоже хочу далить.

— Дар-р-рить, Машка, ну что ты эту букву так мучаешь-то!

А сама думаю, что надо тоже приготовить что-нибудь для Настьки, даже если она вдруг проиграет этап. Это ее последний год по юниорам, на следующий начнется настоящая мясорубка за место в сборной. Настька мечтает об этом с тех пор, как попала в сильную группу на катке, она боготворит тренера и готова не вылезать из клуба, лишь бы получить заветную путевку на чемпионат мира. В прошлом году из-за сломанной ноги ей пришлось пропустить всю вторую половину сезона, в этом сестричка Володи вряд ли отдаст свое, зубами вцепится. В этом плане Настька совсем не похожа на меня, она привыкла получать все, что захочет. Трудом или обаянием.

Это бесценные часы с дочерью. За последние месяцы ощущение, что я — Машина мама, немного притупилось. Я не собирала ее в сад, не купала, не читала с ней на ночь. Забирала из садика пару раз в неделю, гуляла или водила развлекаться, но это было не то. А сегодняшний вечер напоминает о тех временах, когда мы проводили вместе весь день. Просыпались вместе и засыпали порой тоже вместе, вместе с книжкой.

Удивительно, но несмотря на то, что на столе всего лишь жареная картошка с овощами, а вместо дорогого красного вина — яблочный сок, я чувствую себя почти счастливой. И Машка, похоже, тоже. Ей не нужен шикарный дом, она расслаблена и довольна, если мама рядом.

Когда часы показывают девять, я всерьез начинаю волноваться. Машке пора спать, она уже клюет носом — и я грею молоко, как обычно в это время. А Никольский не звонит, и паранойя отвоевывает жизненные силы. А если с ним что-то случилось? Если на сцену вышел Царев, решивший забить на наши с ним договоренности?

Я уже близка к тому, чтобы набрать номер бывшего, или… не знаю, позвонить свекру, но тут раздается стук в дверь, от которого сердце заходится в неистовом ритме. Странно, но я почему-то боюсь, когда в дверь стучат.

Но за ней — Володя. Мрачный, хмурый, но, положа руку на сердце, я бы удивилась, если бы он был веселый, счастливый и держал в руках охапку разноцветных шариков.

Как же я его давно не видела! Почти с жадностью всматриваюсь, ищу изменения.

— Привет, — говорит он. — Я за Машкой.

— Она молоко пьет… подождешь? Заходи.

Нехотя, словно он до конца не уверен в правильности решения, Никольский ступает за порог. Я неловко протискиваюсь мимо, чтобы закрыть дверь и чувствую, как краска приливает к щекам. И от неожиданной близости в условиях узкого коридорчика, и от неловкости за убогость обстановки. А она в сравнении с ним действительно убогая.

Черт, да что это такое! Плевать, какая у меня обстановка, он этого добивался, выгоняя меня из дома — и я живу так, как могу.

— Хочешь пройти? — зачем-то спрашиваю. — Могу накормить ужином.

Молчит, смотрит куда-то в пространство поверх моей головы, словно не слышит.

— Вов… что-то случилось?

— Настасья… в больнице. Попала в аварию, сейчас на операции.