Нео-сюрреализм СтеклоGasm

А где же финал, где достославный Эвкалипт и его еловая мазь? Вершина Горы промчалась мимо Оно, и не заметив вовсе ея красочной преображенности. Время – факт свершившийся, на фотоны разменявшийся. Вот какое Оно разумеющее Велико, стремящееся вобрать в свою тонкую плоть всю гармоническую красоту Млечного Пути.

Звуки теперь могут помещаться на закутке ладони, и разрушенные помадки дворцовых переворотов выступают абстрактной приправой к невиданной щедрости.

Напоминание строится из самопроизвольных, взаимовыгодных перебросов одного мудрого чела к другому светлому лику. Спросить бы их: «А как же темнота, неужели ей нет места среди восхищения?» Простаки!

Темнота занимает весь видимый Космос, ей достаточно красоты и без какого-либо участия вашего внимания! Она соделана из ткани мерцающей всевозможности. Она соделана для странных суток, для глаз, покрытых ледяной снежностью, в которых теплится огнево натурального созидания, ждущего своего часа.

Надеяться для краски и для сна, для вечного непоколебимого или для очень приятного кривотолка. Что она творит с моими руками, о, непобедимый Космос! Звездная пыль раздирает легкие.

Некоторым же или всеми глазами сразу посмотреть бы на веретено сумрачного смысла. Долгое повиновение то было, а сделалось еще более прекрасной недоступностью в мирах гулко падающих стекол.

Сухие древа готовы попрать прелесть холода и протолкнуть его тело в безобразное помутнение. Оборачивать голову для сознательной и приятной непонятности теперь было не нужно. Для потерянности, для обречения на вечную тоску земного бдения – существует одно незамысловатое средство: разрушение видения. Это смещение меланхолии ума на восхищение, что идет из сердца.

Музыка все льется из корыта разбитого. Плавно Оно превращается в дворцовый переворот, и уже видна помадка, а мальчик обозначает себя только короткой улыбкой.

«Весна для сильных, зима для любимых, а туманная песня делает оборот вокруг Галактики Млечный Путь. И я вроде бы здесь, но также и там. Данное Оно деятельно певуче да по силе с примесью легкоплавкого металла равняется влегкую.

Неизмеримое Оно подобно книжному переплету СтеклоGasm’а. Святые красные тетради делают из тварей живорвущих вполне порядочных созданий. Как же Оно хорошо, смилуйтесь звуки калейдоскопом меня обступившие!»

Вытолкнуть бы Древо Серединой вперед, а потом водрузить это на постамент и пускай все оно гремит костьми, певуче рассекая темную всевозможность! Красота сердечная забывает про ум. И то есть исключительно хорошо, то значит, что больше не нужно будет молоть буквы под странные звуки, посылаемые из внешних миров.

Строчка бежит за другой, заворачивает за угол и смотрит на человеческих детей: туманны их натуры, а еще более туманна их снежность весенняя, что распускается летом и засыпает сладким сном под золотом осени.

– Без листьев деревья были бы красивее, я вам как веское Оно вещаю с полей неубиенных!

– Живость зелени непомрачима никаким словом! – Натура громко кипит, мерцая на ветру как одинокий старик, чело которого просто-напросто хотело прикоснуться к Эвкалипту в последний раз.

– Многое теперь нам открыто, мы можем записать шедевр и творческой вершиной стать!

– Живость Зелени, спасибо благодарности твоей! Мы не вернемся больше, лишь для последнего поцелуя розового приготовь свой лоб.

Туманам не долго осталось бродить по космосу. Песенка смеха и океанические доблести научат родительское начало хорошему завершению. «Последнее суть первое» – помнит Оно и мчится быстрее глубочайших прожорливых звезд. Стихотворение мелькает в левом глазу, а фантастические глупости в правом. Видеть все – не видеть ничего. Мир из конфетных фантиков, из фанатиков-еретиков или страстной литературы? Не важно!

Для чего Оно проплешиной летит в лицо, для чего Оно держит за горло всея Реальность? Пускай уже освободит эту жизнь, разлетится в щепочки, одной страницей осталось расписать звездную пасть. Ах как хорошо это, как велико это! С кем в дальнейшим переплетать узы и вяты, и остальное с прочим? Самое же светлое солнце и прочее…

Музыка расходится. Сперва показывается она птицей желтой, а потом воспаряет красной магией и вязко порхает под ногами: «как не явью и сном починить новую гармонию и взять еще немного смысла для Эвкалиптового рожка?» Это обычная песня, в каждом уголке ее распевают. Простота настоящей музыки снов пленяет!

Млечный Путь и Эвкалипт переплетаются в спиралевидное облако, ритм задается откуда-то сверху или снизу – в многомерном космосе уже того не разобрать.

Туманная музыка плещется в желобке желудочных соков. Встреча с близкими по духу напоминает, что есть в этой реальности остатки чего-то земного.

У Оно никогда и никого не было из людского племени, да Оно никого и не знало кроме Старика, Эвкалипта и Срединного столпа (о котором речь всколыхнется в следующей главе). И все-таки, исполосив доброе количество безмерных пространств Млечного Пути, Оно кое-что да уловило. О любви, о красоте встреч, о родственной душе.