Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Друзья разсуждали и философствовали, а караванъ все подвигался и подвигался впередъ. Босоногіе носильщики прыгали съ камня на камень, покрикивая, какъ обезьяны. Оружіе въ ящикахъ громыхало; ружья блестѣли на солнцѣ. Встрѣчные туземцы чуть не до земли преклонялись передъ чудодѣйственнымъ кепи. А тамъ, наверху, на укрѣпленіяхъ Миліонаха, вышелъ было подышать утреннею прохладой начальникъ арабскаго бюро съ своею супругой, да услыхалъ подозрительный звонъ оружія, увидалъ блескъ стволовъ между деревьями и вообразилъ, что это подкрадываются немирные арабы напасть на городъ, приказалъ скорѣе опустить подъемный мостъ, ударить тревогу и привести городъ въ осадное положеніе.

Недурное начало для каравана!

Къ вечеру, однако же, дѣла пошли худо. Одинъ изъ негровъ, несшихъ багажъ, наѣлся липкаго пластыря изъ аптечки и катался по землѣ отъ жестокихъ спазмъ; другой валялся мертво пьяный отъ выпитаго канфарнаго спирта. Третій, несшій альбомъ для записки путевыхъ и охотничьихъ впечатлѣній, соблазнился золочеными застежками и бѣжалъ, воображая, что захватилъ неоцѣнимое сокровище.

Пришлось остановиться и держать совѣтъ.

— Я полагаю, — заговорилъ князь, тщетно стараясь распустить плитку пемикана въ усовершенствованной кострюлѣ съ тройнымъ дномъ, — я полагаю, что намъ слѣдуетъ совсѣмъ прогнать носильщиковъ-негровъ… Тутъ какъ разъ невдалекѣ есть арабскій рынокъ. Всего лучше будетъ завернуть туда и купить нѣсколькихъ ишаковъ…

— Ахъ, нѣтъ… нѣтъ… ишаковъ не надо! — перебилъ его Тартаренъ, краснѣя до ушей при воспоминаніи о бѣднягѣ Чернышѣ. Потомъ онъ спохватился и лицемѣрно прибавилъ: — Гдѣ же такимъ малявцамъ тащить всѣ наши пожитки!

Князь улыбнулся.

— На этотъ счетъ вы ошибаетесь, мой дорогой другъ. Какъ ни слабы вамъ кажутся алжирскіе ишачки, а на нихъ можно положиться… Надо только знать, что они способны выносить… Спросите-ка лучше у арабовъ. Они такъ разъясняютъ нашу колоніальную организацію: во главѣ всего стоитъ мусю губернаторъ съ толстымъ дрючкомъ, которымъ онъ лупитъ свой штабъ; штабъ срываетъ зло на солдатахъ и колотитъ солдатъ, солдатъ дуетъ кололониста, колонистъ — араба, арабъ — негра, негръ — жида, а жидъ, въ свою очередь, колотитъ ишака. Бѣднягѣ ишаку бить уже некого; ну, вотъ онъ и подставляетъ спину и таскаетъ все, что на него ни навьючатъ. Послѣ этого, кажется, ясно, что онъ потащитъ и ваши ящики.

— Все-таки, — возразилъ Тартаренъ, — я нахожу, что видъ нашего каравана на ослахъ будетъ не особенно красивъ. Мнѣ бы хотѣлось чего-нибудь болѣе характернаго, настоящаго восточнаго. Вотъ если бы, напримѣръ, добыть верблюда.

— За этимъ дѣло не станетъ, — отвѣтилъ принцъ, и они направились въ арабскому рынку.

Торгъ былъ расположенъ въ нѣсколькихъ километрахъ отъ ихъ стоянки, на берегу Шелиффа. Тамъ пять или шесть тысячъ оборванныхъ арабовъ пеклось на солнцѣ и шумно торговалось среди кувшиновъ черныхъ маслинъ, горшковъ съ медомъ, мѣшковъ съ пряностями и сигаръ, сваленныхъ кучами; на большихъ кострахъ жарились цѣлые бараны, залитые саломъ; тутъ же босоногіе негры устроили бойни подъ открытымъ небомъ и, облитые кровью, разнимали на части козлятъ, подвѣшенныхъ къ жердямъ. Въ одномъ углу, подъ тѣнью палатки въ разноцвѣтныхъ заплатахъ, сидѣлъ писецъ-мавръ въ очкахъ и съ большою книгой. Далѣе толпа неистовствовала вокругъ рулетки, устроенной въ днѣ желѣзной хлѣбной мѣры; кабилы пустили въ ходъ ножи. Издали несутся радостные крики, веселый хохотъ, — всѣ въ восторгѣ отъ того, что жидъ съ своимъ муломъ попалъ въ Шелиффъ и тонетъ. Всюду скорпіоны, собаки, вороны и мухи, мухи безъ числа.

И, какъ на грѣхъ, верблюдовъ не было. Послѣ долгихъ поисковъ нашелся, все-таки, одинъ, котораго старались сбыть съ рукъ мзабиты. Это былъ настоящій верблюдъ пустыни, классическій верблюдъ, весь облѣзлый, унылаго вида и до того изголодавшійся, что его горбъ совсѣмъ опалъ отъ худобы и висѣлъ жалкимъ мѣшкомъ на боку. Тартаренъ нашелъ его восхитительнымъ и потребовалъ, чтобы его тотчасъ же нагрузили. Верблюдъ покорно опустился на колѣна: ящики и чемоданы были повѣшены. Князь усѣлся на шею животнаго, а Тартаренъ, ради пущей важности, забрался на самый верхъ горба, между двумя ящиками, и оттуда гордымъ и величественншсъ жестомъ привѣтствовалъ толпы сбѣжавшихся со всѣхъ сторонъ оборванцевъ. Вотъ бы когда показаться тарасконцамъ!

Верблюдъ поднялся на ноги и зашагалъ… Что за притча. Не успѣлъ верблюдъ сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ Тартаренъ почувствовалъ, что блѣднѣетъ; его гордая феска принимаетъ послѣдовательно одно за другимъ тѣ же положенія, которыя такъ помяли ее на пакетботѣ Зуавъ. Проклятый верблюдъ раскачивается, какъ фрегатъ.

— Князь… принцъ! — едва выговариваетъ совсѣмъ позеленѣвшій Тартаренъ, хватаясь за складки верблюжьяго горба, — Бога ради… Сойти, сойти… Я чувствую, я чувствую, что посрамлю Францію.