Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

И такъ, сомнѣнія нѣтъ, левъ близко. Скорѣй, скорѣй на сторожу; нельзя терять ни минуты. Какъ разъ тутъ же близехонько оказался старый марабу (могила мусульманскаго святаго), съ бѣлымъ куполомъ, большими желтыми туфлями праведника въ нишѣ надъ дверью и множествомъ всякихъ ex voto, — обрывковъ бурнусовъ, нитей галуна, рыжихъ волосъ, висящихъ по стѣнамъ. Тартаренъ оставилъ тамъ своего принца и верблюда и пустился на поиски удобнаго для сторожи мѣста. Князь Григорій хотѣлъ было идти съ нимъ, но тарасконецъ не согласился: онъ хотѣлъ помѣряться съ львомъ одинъ-на-одинъ. А на всякій случай онъ попросилъ его свѣтлость быть невдалекѣ и изъ предосторожности передалъ принцу свой бумажникъ, — толстый бумажникъ, набитый цѣнными бумагами и банковыми билетами, которые левъ могъ бы, пожалуй, изорвать въ клочки. Устроивши все какъ слѣдуетъ, герой отправился на розыски подходящаго мѣста. Въ ста шагахъ отъ могилы, на берегу почти высохшей рѣчонки, подъ лучами заката трепеталъ небольшой лѣсокъ олеандровъ. Тутъ-то и расположился Тартаренъ, точь-въ-точь по писанному: онъ сталъ на одно колѣно со штуцеромъ въ рукахъ и воткнулъ передъ собою охотничій ножъ въ песокъ. Наступила ночь. Розовые тоны перешли въ фіолетовые и быстро смѣнились темно-синими. Внизу, среди мелкихъ камушковъ, точно ручное зеркало, сверкала вода, задержавшаяся въ выбоинѣ. То былъ водопой хищныхъ звѣрей. На склонѣ противуположнаго берега чуть виднѣлась бѣлесоватая тропа, протоптанная ихъ могучими лапами среди заросли мастичника. При видѣ этой таинственной тропы невольная дрожь пробѣгала по тѣлу. Прибавьте къ этому смутные звуки африканской ночи, шелестъ вѣтвей, крадущіеся шаги бродячихъ животныхъ, глухой лай шакаловъ… а тамъ, наверху, во ста или въ двухъ стахъ метрахъ надъ головой югромныя стаи журавлей, летящихъ съ раздирающими душу криками… и вы поймете, какъ трудно человѣку сохранить полное спокойствіе.

Тартаренъ и не сохранилъ его; можно даже сказать, что совсѣмъ утратилъ. Зубы бѣдняги громко стучали; а стволъ его ружья, положенный на рукоятку охотничьяго ножа, воткнутаго въ землю, отбивалъ частую дробь не хуже испанскихъ кастаньетъ. Что ни говорите, а выдаются такіе вечера, когда человѣкъ просто не въ ударѣ; къ тому же, въ чемъ же собственно заключалось бы истинное геройство, если бы герои никогда не испытывали страха?

Ну, и Тартаренъ испытывалъ страхъ, да еще какой страхъ! И, однако же, бодро выдерживалъ часъ, два часа; но всякое геройство имѣетъ свой конецъ. Тарасконецъ вдругъ услыхалъ шаги, близехонько отъ него мелкіе камушки посыпались на пересохшее дно ручья. На этотъ разъ ужасъ охватилъ охотника, онъ вскочилъ на ноги, выстрѣлилъ два раза наудачу и во всѣ ноги ретировался къ могилѣ мусульманскаго святаго, оставивши въ пескѣ свой охотничій ножъ, въ видѣ креста, водруженнаго на память грядущимъ поколѣніямъ о величайшей изъ паникъ, когда-либо охватывавшихъ душу истребителя чудовищъ.

— Князь, князь!… Сюда, ко мнѣ… левъ!…

Отвѣта не было.

— Князь… принцъ!… Гдѣ вы тамъ?

Принца нигдѣ не было. На бѣлой стѣнѣ мусульманской могилы выдѣлялась только неуклюжая фигура верблюда. Князь Григорій исчезъ, унося съ собою бумажникъ съ банковыми билетами. Его высочество цѣлый мѣсяцъ терпѣливо поджидалъ такого случая.

VI

Hаконецъ-то!

На другой день послѣ этихъ трагическихъ событій, когда нашъ герой проснулся на разсвѣтѣ и окончательно убѣдился въ безвозвратности исчезновенія принца и бумажника, когда онъ понялъ, что предательски обокраденъ и покинутъ въ дикой, чужой странѣ съ престарѣлымъ верблюдомъ и небольшимъ количествомъ мелкой монеты въ карманѣ, тогда знаменитый тарасконецъ впервые началъ сомнѣваться. Онъ усомнился въ Албаніи, усомнился въ дружбѣ, въ славѣ, усомнился даже въ львахъ и горько заплакалъ.

Онъ сидѣлъ, печально захвативши голову, обѣими руками; штуцеръ лежалъ на его колѣнахъ, а надъ нимъ стоялъ верблюдъ и уныло чавкалъ свою жвачку. Вдругъ шелохнулась цыновка, прикрывавшая входную дверь, и передъ ошеломленнымъ Тартареномъ появилась громадная, косматая голова льва; своды стараго зданія дрогнули отъ страшнаго рева, подпрыгнули даже желтыя туфли мусульманскаго праведника въ нишѣ надъ дверью.

Не. дрогнулъ только Тартаренъ.

— А, наконецъ-то! — вскричалъ онъ, прикладывая ружье къ плечу. Пафъ! Пафъ!… Трахъ! Трахъ! — готово.

Двѣ разрывныхъ пули угодили прямо въ голову льва. Съ минуту подъ раскаленнымъ африканскимъ небомъ летѣлъ во всѣ стороны цѣлый фейерверкъ львиныхъ мозговъ, осколковъ черепа и окровавленныхъ лохмотьевъ рыжей шерсти. Потомъ все упало на землю и Тартаренъ увидалъ двухъ негровъ, несущихся на него съ поднятыми дубинами. Онъ узналъ негровъ, поколотившихъ его въ Миліонахѣ.

Сущій скандалъ! Разрывныя тарасконскія пули уложили прирученнаго льва, несчастнаго слѣпца, ходившаго по сбору на монастырь Магомета-бенъ-Ауда.