Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Чорта съ два! Верблюдъ разошелся и остановить его не было никакой возможности. За нимъ бѣжало четыре тысячи арабовъ, жестикулируя, хохоча, какъ полуумные, и сверкая на солнцѣ шестью стами тысячъ бѣлыхъ зубовъ. Великій тарасконецъ вынужденъ былъ склониться передъ неизбѣжностью своей судьбы, и онъ дѣйствительно склонился на горбъ верблюда. Склонилась гордая феска, и Франція была посрамлена.

V

Вечеръ на-сторожѣ

Какъ ни живописно было путешествіе на верблюдѣ, а наши истребители львовъ принуждены были отъ него отказаться во вниманіе къ красной фескѣ съ синею кистью. Они направились далѣе на югъ по образу пѣшаго хожденія, тарасконецъ передомъ, за нимъ верблюдъ съ багажомъ и албанецъ въ арріергардѣ. Экспедиція продолжилась около мѣсяца.

Въ поискахъ за несуществующини львами грозный Тартаренъ бродилъ изъ дуара въ дуаръ [3] по обширной долинѣ Шелиффа, по страшному и безобразно потѣшному французскому Алжиру, гдѣ ароматы древняго Востока мѣшаются съ запахомъ скверной водки и казармы, гдѣ наивныя черты патріархальнаго быта перепутываются съ нелѣпою солдатчиной. Любопытное и поучительное зрѣлище для глазъ, которые умѣютъ видѣть: первобытный и въ конецъ прогнившій народъ, который мы цивилизуемъ, прививая ему наши пороки; дикая и безконтрольная власть туземныхъ начальниковъ, нашихъ ставленниковъ, которые важно сморкаются въ жалуемыя имъ ленты «Почетнаго Легіона» первой степени и которые изъ-за самодурства приказываютъ бить людей палками по пятамъ; безсовѣстные суды кадіевъ, этихъ тартюфовъ Корана, мечтающихъ о наградахъ и орденахъ и продающихъ свои приговоры, подобно тому какъ Исавъ продалъ право первородства за горшокъ чечевичной похлебки.

Пьяные и развратные каиды, попавшіе въ командиры изъ лакеевъ какого-нибудь генерала Юсуфа, напиваются шампанскимъ съ босоногими прачками и заѣдаютъ шампанское жареною бараниной въ то время, какъ цѣлое племя околѣваетъ съ голода и вырываетъ у борзыхъ собакъ кости, выкидываемыя съ господскаго пира.

А кругомъ цѣлыя области заброшенныхъ полей, выжженныхъ солнцемъ, заросшихъ дикимъ кактусомъ и чахлыми кустарниками. Это житница Франціи! Житница, увы, безплодная и богатая только шакалами да клопами. Покинутыя селенія, одурѣвшія отъ голода и отчаянія племена, бѣгущія куда глаза глядятъ и устилающія свой путь трупами… Тамъ и сямъ французскіе поселки съ развалившимися домами, съ одичавшими полями, опустошенными саранчей, пожирающею даже занавѣсы на окнахъ, съ пьяными колонистами, не выходящими изъ кабаковъ.

Вотъ что увидалъ бы Тартаренъ, если бы потрудился взглянуть вокругъ себя; но, увлеченный своею страстью къ львамъ, знаменитый тарасконецъ шелъ своею дорогой, не оглядываясь ни направо, ни налѣво, тщетно ища взоромъ воображаемыхъ чудовищъ, упорно не показывавшихся нигдѣ.

Такъ какъ складная палатка, по-прежнему, не поддавалась никакимъ ухищреніямъ и не распладывалась, а плитки пемикана, по-прежнему, не распускались ни въ холодной водѣ, ни въ кипяткѣ, то нашимъ путешественникамъ пришлось искать пріюта у туземцевъ. Благодаря кепи князя Григорія, ихъ всюду принимали съ распростертыми объятіями. Они останавливались у начальствующихъ лицъ, въ удивительныхъ дворцахъ, обширныхъ бѣлыхъ сараяхъ безъ оконъ, въ которыхъ были въ кучу свалены кальяны и коммоды краснаго дерева, смирнскіе ковры и карсельскія лампы, рѣзные ящики, наполненные турецкими секинами, и бронзовые часы стиля Луи-Филиппа. Въ честь Тартарена давались праздники и обѣды, устраивались скачки и джигитовки, разстрѣливалось множество пороха. Потомъ, когда увеселенія были кончены, являлся добродушный ага и представляль счетъ. Таково ужь арабское гостепріимство. А львовъ все нѣтъ, какъ нѣтъ. Нашъ тарасконецъ не унывалъ, однако же; смѣло подвигаясь на югъ, онъ цѣлыми днями бродилъ по зарослямъ, концомъ штуцера похлопывалъ по карличковымъ пальмамъ и покрикивалъ: «кшишь! кшишь!» передъ каждымъ кустомъ. Затѣмъ каждый вечеръ онъ выходилъ «взять зорю» часика на два, на три. Все напрасно, — львы и носа не показывали.

Разъ вечеромъ, часовъ около шести, когда караванъ, проходилъ зарослью мастиковаго дерева, въ которомъ кое-гдѣ лѣниво вспархивали отяжелѣвшія отъ жары куропатки, Тартарену показалось, будто онъ слышитъ, — но далеко, далеко, едва уловимо, — чудный ревъ, къ которому онъ такъ усердно прислушивался въ Тарасконѣ, стоя за баракомъ звѣринца. Сперва нашъ герой думалъ, что ему это только почудилось. Но черезъ минуту, все еще очень издалека, но уже вполнѣ явственно, онъ различилъ настоящее рыканіе льва. На этотъ разъ не могло быть сомнѣнія: на страшный голосъ отозвался испуганный вой собакъ на арабскихъ кочевьяхъ и загромыхали консервы и оружіе въ ящикахъ на вздрагивающемъ горбѣ верблюда.