Необыкновенные собеседники

Вскоре мне пришлось слышать его беседу с матерями города Нальчика, Он снова говорил о равнодушии к человеку, как о тягчайшем преступлении в эпоху строительства социализма! Но эта беседа произошла несколько дней спустя, и я еще расскажу о ней.

Заседание обкома в вечер моего знакомства с Беталом Калмыковым окончилось. Старика в войлочной шляпе и меня Калмыков любезно пригласил в свой кабинет.

Старик сел на краешек кресла и обратился к стоявшему перед ним Калмыкову по-кабардински. По счастью, в кабинете находился помощник Калмыкова, молодой Афаунов. Кажется, в ту пору он заведовал отделом народного просвещения. Афаунов перевел мне слова старика кабардинца. Запись у меня сохранилась.

Старик сидел, опираясь на посох, и не сводил глаз с лица Калмыкова:

— Чудный человек. Я раньше не видел тебя. Но повсюду о тебе поют хорошие песни. Я сам пою песню о том, что ты сделал для Кабарды. Раньше ты сражался за нас, и все помнят, что ты был самый смелый кабардинец на войне против наших врагов. Теперь ты делаешь каждого из нас большим человеком. Всегда мне хотелось увидеть тебя. Теперь я почувствовал, что скоро умру, и я пришел, чтоб посмотреть на тебя перед смертью и сказать тебе спасибо за то, что ты жил среди нас.

Через несколько дней Калмыкову доложили, что старик этот умер неподалеку от Нальчика в колхозе Кенжи, превращаемом в агрогород. Его знали как одного из многих очень старых людей Кабардцно-Балкарии. Детство его протекало в сороковых годах прошлого века.

II

На небольшом, заросшем зеленой травой стадионе «Динамо», Бетал Калмыков собрал матерей города Нальчика.

Мне не удалось сохранить запись его обращения к матерям кабардинских детей. Но главная его мысль, по счастью, осталась записанной:

«При социализме каждая мать должна чувствовать себя матерью каждого ребенка и каждый отец чувствовать себя отцом каждого ребенка, в стране, где в каждом взрослом человеке каждый ребенок должен чувствовать отца или мать».

Бетал Калмыков повторил эти слова несколько раз. Сначала он произнес их у микрофона в центре зеленого стадиона. Потом пошел по кругу, каждые пять — десять шагов останавливался возле трибун и снова говорил о каждой матери, чувствующей себя матерью каждого ребенка в стране. Он всматривался в

лица, переспрашивал: понимают ли матери то, что он хочет сказать им?

. Он говорил с ними не только о детях:

«Мы собрались, чтобы побеседовать относительно заботы о живом человеке. Мы хотим рассказать вам, что нами проделано и что намечено. Мы хотим выслушать вас и договориться с вами, как лучше и быстрее начать строить новую жизнь, культурную и здоровую. Победа колхозного строя и достижения всего народного хозяйства нашей области дают нам возможность по-большевистски проявить заботу о живом человеке, матери, ребенке!»

Говорил ли Калмыков с врачами, педагогами или с партработниками, он неизменно внушал им: равнодушие к живому человеку — это препятствие на пути к социализму.

В беседе с врачами он бросил фразу:

«Коммунизм — это тончайшее чувство к человеку».

«Чувство коммунистического отношения к человеку восстает во мне, когда я вижу, как среди бела дня в столице нашей богатой области множество людей проходит равнодушно мимо оборванного ребенка на улице. Я видел, как это было, и этот случай побудил меня созвать вас и поговорить о таких вещах, как «тончайшее чувство к человеку». Мы говорим об этом именно сейчас, когда перед нами задача использовать для наилучшего переустройства жизни наши возможности».

Коммунизм был для него прежде всего системой нравственных отношений.

Летом 1935 года мы с женой жили в Нальчике, в гостинице, выстроенной Калмыковым на месте разрушенной им тюрьмы. Позднее Калмыков с необычайным гостеприимством устроил нас вблизи Нальчика в живописном поместье «Затишье». Как-то мы решили отправиться на машине в прославленное своей красотой Ваксанское ущелье. По пути к подножью Эльбруса нас догнала легковая машина Бетала. Он ехал с семьей отдыхать в Адыл-Су — долину на берегу шумливой горной реки Бак-сан в глубине ущелья. Наши машины остановились, мы вышли, некоторое время постояли возле бившего из расселины ключа. Калмыков уговорил нас попробовать эту ключевую воду, по его словам — куда более целебную, чем знаменитый кисловод-ский нарзан. Он называл ее кабардинским нарзаном, мечтал о времени, когда в Баксанском ущелье появятся комфортабельные курорты. Воздав по заслугам целебной воде, полюбовавшись опаловыми струями Баксана, мы снова уселись в машины и поехали — Калмыковы к себе в Адыл-Су, мы с женой чуть подальше, в расположенную в Тегенекли гостиницу альпинистов. Однако не успели мы принять заказанные в гостинице ванны, как к подъезду подкатила уже пустая машина Калмыкова и ее шофер передал нам приглашение в Адыл-Су, где для нас приготовлена комната.