Неоконченная повесть

В письме к родителям Шеилка в шутливой форме отчитывается о своих одесских достижениях. И вот приходит ответ: вначале пишет Фейга, затем продолжает Йоэль, а в самом конце добавляет свои несколько строчек и сестричка Мирьям. Взволнованный Шоэль держит в руках письмо из родного городка, родины его предков, перечитывает полные тепла и сердечности строки. Родители зовут своего отколовшегося от семьи сына приехать летом домой. «Сколько можно скитаться?!» – сердится Фейга. Йоэль пишет, что дела идут неважно. Правда, поговаривают о какой-то новой экономической политике. Если это окажется правдой, то, по мнению Йоэля, столовую можно будет снова открыть. «Но потребуются помощники!» – многозначительно добавляет он. Свой голос подает и Мирьям, и вот что она пишет: «Шеилка, не забывай, что у тебя есть сестричка, а у нее – подруги, а у подруг – их подруги. Да и много других девушек в местечке, на любой вкус. Так что, давай, приезжай, будет весело!»

Ну, на этот раз Мирьям попала пальцем в небо. Что ему за дело до других девушек? Шоэль уже вытащил свой жребий, и свою двадцать первую весну он встречает в Одессе с Ханой.

Итак, весна, чернеет и тает снег, все больше голубеет небо. Подули свежие ветры – они несут надежду и обещают радость. Эти ветры приходят со стороны моря, рождаются меж волн, чтобы принести нам хорошие вести. А порой налетают степные ветры – такие же мощные, но сухие и пыльные. Мир пробуждается от зимней спячки, отряхивается, как вылезший из берлоги медведь – еще полусонный, но уже готовый к действию.

С праздником вас! Адар и нисан[98] шагают плечо к плечу! Открывается бесконечный простор, слышатся трубные звуки наступающей весны, начала жизни. Молодые чувства обострены, душа готова объять весь мир – от земли до самих небес! На лице играет беспричинная улыбка, ты готов петь и радоваться юности и счастью. Ты весел, как молодой необъезженный жеребец, мчащийся по степи. Жизнь бурлит в тебе, вскипает и выходит из берегов. Душа твоя распахнута миру, земной шар вращается под тобой – быстрее, шар, быстрее! – ты ускоряешь его инертное вращение своими нетерпеливыми ногами, устремляясь еще дальше – к золотой звезде. Потому что весна – смысл жизни! И в самом центре его – Шоэль и Она, его любовь.

Мир исчез, он умолкает и теряется где-то за горизонтом, со всеми своими звуками и красками.

– Ты изменился в лице, Шеилка… Ты спал ночью?

– Нет, я не спал. Я не могу спать, когда Хана – перед глазами, когда она тянется ко мне и ресницы ее нежно подрагивают на моем лице…

– Смотри, Шеилка, ты не ешь, не пьешь и не спишь, и этому нет конца…

– Я ем и пью Хану, я сплю, когда просыпаюсь, я бодрствую, когда сплю, и нет покоя в душе моей…

В воскресенье с утра Шоэль спешит к Хане. Уже на лестнице он слышит ее голос: любимая что-то напевает. Услышав его шаги, она бросается открыть дверь, чтобы опередить свою мать.

– Сколько можно тебя ждать? Почему ты опаздываешь?

Но на самом-то деле он пришел вовремя, даже на десять минут раньше. Ну и что? Кажется, целая вечность прошла после их вчерашней встречи. В последнее время у Ханы вошло в привычку: если должен прийти Шоэль, она до его прихода не притрагивается к еде. Мать сердится: хотя бы стакан чая выпей! Но нет, ни в какую. Вот ведь упрямая какая – жизнь ей не в жизнь без этого Шоэля!

– А если не придет твой Шоэль? – в раздражении спрашивает мать. – С голоду помрешь?

– Я не голодна, мама! – успокаивает ее Хана своим мелодичным, звенящим от счастья голосом.

Она-то знает: придет Шоэль, непременно придет, никуда не денется. А вот и он, тут как тут. Хана готовит завтрак, в голове ее назойливо вертится смешной мотивчик, песенка об одесской свадьбе: «Ужасно шумно в доме Шнеерсона…» – затасканный шансон тех дней, шуточная грубоватая песня.

В доме пекаря Ицхак-Меира не умирают с голоду, но завтрак нынче довольно скромен: эрзац-кофе с молоком и хлеб. Хана выливает в стакан Шоэля почти все молоко, оставляет себе совсем чуть-чуть. Она не отходит от него, пока Шоэль не приканчивает весь свой завтрак. Софья Марковна кисло взирает на это безобразие. У нее ничего не осталось в жизни, кроме Ханеле. И вот она, того и гляди, уйдет к этому парню, у которого за душой ничего нет, кроме темных глаз и больной ноги. Боже, откуда он только взялся на нашу еврейскую голову?

Они кончают завтракать.

– Мамочка, мы уходим! – радостно говорит Хана.