Неожиданные люди

…Впрочем, страх длился лишь мгновение. Затем видения Кремнева и черной тени за его спиной как будто растворились в полумраке комнаты, исчезли, и тотчас проступили очертания предметов: квадрат окна за кружевами тюля, стеклянный шкаф у левой стенки, правее — письменный стол и кресло в углу; сперва все это он увидел смутно и расплывчато, как сквозь туман, затем — словно он глядел через бинокль, в котором подкрутили нужный фокус, — все стало зримым и удивительно отчетливым (несмотря на полумрак, царивший в комнате), и, вместе с возвращением зрительной реальности, вернулась слуховая: он ясно различал глубокие, готические звуки фуги Баха, плывущие тихонько из приоткрытой двери (кремово-желтая полоска света, проникавшего в дверную щель, отражалась четко на зеркально-черном стекле книжного шкафа). «Я спал… И Кремнев мне приснился», — сказал себе Ваганов успокоенно и с наслаждением отдался слушанию музыки, которую не понимал (оттого, что не имел привычки к ней, а не имел привычки потому, что не хватало времени для этой и других хороших привычек, чтения беллетристики например), но, не умея понимать, он обладал уменьем чувствовать музыку, во всяком случае, ему казалось так…

Густые, тягучие звуки органа, втекая в комнатный полумрак, волнами накатывались на Ваганова, навевая ощущение умиротворенной невесомости, легкого, наркотического транса, рождали в воображении причудливый образ внутренних пространств гигантского собора: единственный свод его, готически-стрельчатый, сверкающий цветными стеклами витражей, был устремлен в небесную высь и дальше — в глубину астральной бесконечности; и это здесь, внутри собора, жила и волновалась, как живая жизнь, музыка органа. И слышалось Ваганову, как мечутся во мраке нефа тяжкие, хриплые вздохи басов, как сшибаются в яростной схватке тугие, зримо объемные волны низко рокочущих звуков, как бьются они океанским прибоем в глухие стены собора и как глубоко-глубоко вверху, под самым сводом, в серебристой дымке астральной зари, поют, ликуют и, сплетаясь в гармоничные звучания, рисуют светлые картины бытия иные, благостные голоса. И на мгновение Ваганов ощутил себя парящим в звуковом пространстве нефа: он словно плавал в невесомости, лежа на спине, медленно и неуклонно возносимый плотными потоками рокочущей музыки к стрельчатому своду, все выше и выше, туда, где в лабиринте благостных созвучий скрываются тайны гармонии… И вдруг все оборвалось. Воображаемый собор как провалился, оставив смутный полумрак после себя. За дверью грубо, металлически щелкнуло — сработал автостоп проигрывателя, и Ваганов без охоты возвратился к самому себе, остро ощущая тишину, в которой стрекотал невидимый будильник. «Какой же я сентиментальный стал», — усмехнулся над собой Ваганов, оценивая только что минувшие грезы, навеянные Бахом, как сентиментальные…

Тут уловил он движение света в стеклах книжного шкафа и, скосив в ту сторону глаза, увидел, как на зеркально-черном фоне высветливается четкий прямоугольник телеэкрана («Значит, дверь ко мне отошла, раз сюда проникло столь широкое отражение», — мельком подумал Ваганов, и не без удовольствия); на экране обозначилась заставка: клюшка с шайбой в смутно различимом словесном кольце, и тотчас заставку как сдернуло, открывши взгляду плоско серевшее ледовое поле, по которому бешено метались чужие и свои хоккеисты, — это хаотичное мелькание темных и светлых фигур издали напоминало броуновское движение («А как я физику любил!» — вдруг с сожалением вспомнил Ваганов), затем в бесшумном надвиге (ни рева болельщиков, ни голоса комментатора слышно не было, — вероятно, звук у телевизора выключили) явились хоккеисты планом покрупнее похожие на Уэллсовых марсиан в своих блистающих шлемах, скафандроподобных костюмах и с клюшками-хоботами в руках.

— Вот это проход! Гол! — послышался за дверью восхищенный голос сына

Ему кто-то отвечал, по-видимому Костя, институтский приятель Олега, но слова доносились неразборчиво.

— За что я хоккей люблю — за борьбу, — продолжал Олег. — Здесь как в жизни: побеждает тот, кто весь выкладывается, как атакующий хоккеист!..

«Тоже мне философ», — улыбнулся снисходительно Ваганов.

— Олег! Ты забываешься! — Кажется, у самого порога прозвучал сердитый шепот жены, и тотчас дверь в комнату осторожно прикрыли, погасив на стеклах шкафа отражение соседствующей жизни и отрезав от нее Ваганова.