Неожиданные люди

Легкая досада охватила его, и захотелось, чтобы дверь оставили открытой, но была такая слабость, что невозможно было языком пошевелить. «Ну, пусть», — вяло подумал Ваганов и вдруг почувствовал себя в окружении мыслей… Эти мысли были странные: они дробились и скакали с предмета на предмет, как во время бессонницы. Только прежде круг его бессонных размышлений все равно был ограничен Делом, а сейчас (как будто круг порвался) мысли разлетались и никакого отношения к деловым заботам не имели. Сперва мелькнула мысль о сыне: «Он мой и вроде не мой… Хотя характером — в меня… Но почему он в историки пошел, а не в строители? И почему так замкнут со мной?.. Какие взгляды рождаются в его незрелой голове?.. Нет, Ваганов, ты не знаешь сына!» — но в эти беглые, беспокойные мысли, нежданно и совсем некстати, вклинилось воспоминание недавнего сна: какие-то невнятные обрывки разговора с Кремневым («А кто это маячил за его спиной? Чья тень мне снилась?» — спросил с недоумением Ваганов и тотчас же услышал, как наяву, кремневский, нетерпимый баритон: «Да как ты смеешь осуждать меня?!»), затем, перебивая отзвук сновидения, как вспышка света, воскресла из подвалов памяти картина: он, тогда еще начальник СУ, входит в просторный, как зал, рабочий кабинет Кремнева и не узнает его за роскошным, резным столом: бледный, потерянный, он явно против воли визирует увольнение уголовного вида парню, поигрывающему перед носом начальника стройки чугунным пресс-папье… И вдруг откуда-то из глубины сознания вырвался холодный, ясный в беспощадности своей вопрос: «Слушай-ка, Андрей, а может быть, тебе конец пришел?» И следом же мелькнула мысль-ответ, спокойная и рассудительная, хотя спокойный тон ответа, чувствовал Ваганов, был укрощающим внезапный страх намордником, и только: «Черта с два! Если бы дела мои были плохи совсем, меня бы оставили в больнице». — «А может быть, тебя для маскировки, для успокоения домой-то привезли?» — с насмешечкой пытала ехидная мыслишка. «Ну и что, если так?» — «А то, что — готов ли ты?» — «К чему готов?» — не хотела понимать ответная мысль. «Покинуть этот бренный мир?» — продолжала вопрошающая. «Глупости! — сердито перебил себя Ваганов. — Мне жить да жить! Мне только сорок пять!..» — «А как ты прожил эти годы?» — неожиданно дуэтом спросили голоса, так хорошо знакомые Ваганову, что перед внутренним взором его, как на портрете, появилось двое: отец, каким он уходил на фронт (сухое, выжженное солнцем лицо крестьянина, не склонного ни к шутке, ни к улыбке), и сам Ваганов: деревенский пионер, с глазами, полными восторга от интереса к жизни. «Как ты прожил годы-то свои?» — повторил, теперь уже один, настойчивый голос отца. Но Ваганов вдруг почувствовал усталость от этого наплыва мельтешащих образов и смежил веки, пытаясь ни о чем не думать…

3

Вдруг показалось, что в глаза ему направили свет. Он ощущался сквозь опущенные веки, и ощущался все сильней, пока Ваганов не увидел сам источник света: распахнутую настежь дверь, в которую светило солнце. Странным было появление наружной двери в комнате, где он лежал сейчас, но еще более странным было то, что дверь в точности похожа на дверь его родной избы: те же отполированные временем косяки, низкая, чуть покосившаяся притолока и широкий, выскобленный добела порог с блестевшими в нем шляпками гвоздей. «Я вижу сон», — отметил про себя Ваганов, и когда в тяжелой раме двери выросла фигура пацана, который, прислонившись к косяку худым плечом, сощурившись, уставился на него с загадочной улыбкой (весь залитый медово-дымчатым потоком солнца, падавшим к порогу четким ромбом), Ваганов это воспринял как должное и только удивился натуральности своих видений: кажется, он даже ощущал запах нагретых солнцем дверных досок и слышал квохтанье кур во дворе…

— Не узнаешь? — неожиданно спросил пацан, щурясь в улыбке.

«В самом деле, есть в нем что-то знакомое», — вглядываясь в пацана и напрягая память, подумал Ваганов.

— Эх, ты! — сказал пацан, движением локтей поддернув на себе штаны, залатанные на коленях.

И по этому движению Ваганов понял, что пацан — он сам, каким он был в деревне. (Эта привычка — еле уловимое движение локтями, словно бы поддергивающее штаны, — у него осталась на всю жизнь и особенно бросалась в глаза, когда он выступал с трибуны, но сам он этого не замечал…)

— Вон как, самого себя не узнал, — кажется, вслух пробормотал Ваганов, а Ваганов-ранний (которого все называли Андрюхой) удовлетворенно улыбнулся и сказал, кивнув головою в сторону двора:

— Айда?..