Неожиданные встречи

Жаль грифа, птицу ныне редкую, исчезающую. Кто знает, если она не будет взята под строжайшую охрану вместе с другими видами хищных животных, через столетие мы уже не увидим ее, так легко планирующую в заоблачных высотах, не встретимся с гордым взглядом пронзительных глаз грифа.

Хищные птицы уничтожают больных животных, истребляют слабых и старых песчанок, несут в природе службу оздоровителей.

Тугайчик у Чарына изумителен. У самой воды разместился густой лавролистный тополь и каратуранга, стройный, чудом уцелевший с раннего четвертичного периода реликтовый ясень, изящный клен. Кое-где в пышную зелень деревьев вкраплена светлая листва лоха. Поближе к деревьям располагаются кустарники карагана, чингил, барбарис, тамариск. Все они высокие, стройные, совсем не такие, как в пустыне. Еще ближе к горам и дальше от реки видны селитрянка, солянка-анабазис и, наконец, повыше к скалам на сухой земле — прозрачный саксауловый лесок. Здесь растет все, что и на больших просторах пустынь, только сочнее, здоровее и как-то приветливее.

В каждом тугае по-разному сочетаются растения, но каждое теснится друг к другу куртинками.

Иногда река образует песчаные отмели, занятые пышной порослью веселых ив. Оттуда несутся неумолчные песни соловьев.

Перехожу из тугайчика в тугайчик, иногда перебираюсь у самой воды, иногда пересекаю поверху грозные отвесные утесы, карабкаюсь по скалам.

Каждый тугайчик обладает своим микроклиматом. В одном почему-то прохладней, каратуранга еще разукрашена, будто ягодами, зелеными шишечками неразвившихся семян, в другом — жарче, и от неожиданности я замираю: вся земля покрыта толстым слоем белого пуха семян этого дерева.

Иногда послышится легкий шорох — среди кустов мелькает заяц, или резкий запах зверя ударяет тонкой струйкой, а потом прозвенят камни — и по отвесным скалам проскачут сильные и грациозные горные козлы. Прокричит иволга, высоко в камнях заведут резкие крики кеклики, угрюмо заворкует горлица.

Но пора подумать и о возвращении на бивак. Тяжело подниматься наверх по крутым обрывам. Солнце печет, стучит в висках кровь, схватывает дыхание. Все дальше и дальше дно каньона, и река становится узкой извилистой лентой в оправе зеленых тугаев. Вокруг удивительно красочные скалы, зеленые, желтые, фиолетовые, почти черные. Такое причудливое сочетание цветов я вижу впервые в жизни и думаю о том, сколько красоты в необыкновеннейших формах и фантастических расцветках этих громад, созданных многими миллионами лет настойчивой работы ветра, воды, холода и жары.

На одном выступе видно что-то мохнатое и серое. Да это же гнездо черного грифа! Будто в подтверждение моей догадки, оттуда срывается большая черная птица и, степенно планируя, уносится вдаль.

К гнезду подобраться нелегко. Но цель близка, несколько рывков — и я рассматриваю птенца. Тело его покрыто нежным темным пухом, из него кое-где торчат голубые пеньки будущих перьев. Большая голова птенца совсем голая, морщинистая, кажется старческой. Большие глаза открыты, взгляд их удивительно выразительный, страдальческий и горестный. Ритмично на них опускается голубое веко. Грифенок неподвижен, но его тело от волнения вздымается из-за прерывистого и глубокого дыхания.

После того как сделано несколько фотографий, начинаю осматривать гнездо. Оно большое, метра полтора в диаметре и около метра высотой, сложено из множества мелких саксауловых веток, переплетенных между собою, сверху гнездо плоское и совершенно ровное. По остаткам пиши деловито ползают муравьи-тетрамориумы. На совершенно голых скалах они основали свой муравейник и питаются объедками со стола птицы-великана. Добыча неплоха, только что они будут есть, когда грифенок вырастет и покинет гнездо?

Крупные мухи, наглые и назойливые, ползают по гнезду. Они тоже нашли здесь поживу. Над самой головой птенца крутятся мелкие кровососущие мушки, мушки-слезоедки и еще неизвестно какие. Они — мучители беспомощного грифенка, и он кротко переносит их истязания как неизбежное зло.

И еще находка!

На теле птенца среди нежного пуха резвятся какие-то необыкновенные серые мушки. Они ловко бегают и гоняются друг за другом, ведут себя так, будто грифенок для них — самая привычная стихия.

Кто бы это мог быть? Я не знаю у птиц подобных паразитов. Но поймать мушек невозможно. Для этого надо основательно побеспокоить грифенка, а как это сделать, если глаза беззащитного птенца выражают такое страдание. И я сдаюсь, прекращаю охоту за юркими мушками, а потом весь обратный путь к биваку раскаиваюсь и укоряю себя: ведь мушки, наверное, неизвестны науке, и простительно ли так легко поддаваться чувству жалости.