Неожиданный визит

Книгу она заметила сразу — та лежала на полке, будто нарочно для нее приготовленная.

Раз лежит открыто — читай… Едва Гильберта успела подумать, что все происшедшее с ней тогда, на острове, привиделось, наверное, ей во сне, как словно сама собой перевернулась и раскрылась в книге нужная страница…

Тетя уже спала, дыхание ее было глубоким и ровным. Гильберта зажгла свечу и вырвала у виска тоненький волосок. Все совпадало в точности — на небе только-только прорезался новый месяц. Дрожа от возбуждения, трясущейся рукой поднесла она волосок к пламени и, когда он вспыхнул, произнесла заклинание, вычитанное в книге: «Гори, как я, в огне летучем / И возвратись ко мне опять. / Свече дай дым, дай дождик туче / И возвратись ко мне опять. / Через ущелья и равнины, / Дорогой краткой или длинной, / Вернись опять, тебя здесь жду я, / Иначе, как свечу, задую…»

Почти без сил, дунула она на свечку, и в комнате воцарилась полная темнота. И тогда за окном послышались голоса, чей-то смех — далеко-далеко, потом старая, давно забытая песня, вслед за ней соловьиная трель — неужели птицы уже проснулись? — и наконец то самое: я жду, я жду, я жду…

Гильберта вскрикнула от неожиданности, услышав голос тети Сони:

— Не удивляйся: когда занимаешься такими вещами, кто-нибудь непременно проснется.

— Ты могла бы спрятать от меня книгу…

— Но тогда я не узнала бы, осмелишься ты или нет, — ответила тетя и негромко рассмеялась в темноте.

— Я устала, — пробормотала Гильберта и побрела к себе спать.

…В тот раз, когда я была на острове, они манили меня точно так же и я слушала их как во сне — спутников моих детских игр, моих маленьких поклонников, с которыми мне было так весело. А теперь я не могу быть больше веселой ни с кем — ни с собственными поклонниками, ни с поклонниками моей матери.

Эх, Анна, Анна, эх, мама, мама! Неужели ты меня не слышишь? Неужели ты не видишь, что все они тебя ни капельки не любят, а, наоборот, презирают? Как могла ты растоптать все, что принадлежало лишь нам двоим, да и не только это?

Ах, как хорошо было тогда! И почему только мы не умеем ценить своего счастья! Когда я засыпала и они пели там, за окном, точь-в-точь как сейчас, я могла еще улыбаться. У меня ведь была Анна, и мы жили с ней в радужном мыльном пузыре. И когда те, снаружи, становились чересчур уж назойливыми, когда они хотели слишком многого, я убегала от них к маме и попадала прямо к ней в руки — совсем как во время игры в жмурки.

Нет, нет, не хочу, чтобы она возвращалась. И зачем только я все это наколдовала? И разве я плачу — вот еще…

Зовите меня, голоса, зовите! Вы звените так нежно, так сладко. Но я не поддамся — засну какая есть: грустная и сердитая…

Следующий день начался с неожиданностей: тетя не обнаружила на кухне горшка с медом, он бесследно исчез, с утра зарядил дождь и на острове появилась Анна. Она приехала неожиданно, хотя, правда, и предупреждала об этом в письме. При встрече Гильберта лишь слегка кивнула ей головой и отправилась в лес.

Пока Соня готовила кофе, Анна стояла, бессильно опустив руки, потом начала говорить, не глядя на сестру: Эвальд ушел, она забеременела…

Соня смотрела на Анну, как всегда, поверх очков. В большой полутемной кухне, со скрещенными на груди руками, та напоминала изображение на какой-нибудь древней иконе. Бессвязно, как в бреду, рассказывала она обо всем происшедшем, добавила сбивчиво что-то о доверии, которое должно быть прочней гранита, о том, что между ней и дочерью не будет больше стоять никто третий. Короче, ребенка быть не должно, вот и все…

Спокойно и невозмутимо Соня разлила кофе в чашки и заметила сухо, что к вечеру вода наверняка поднимется выше мостков, так что если Анна хочет вернуться, то делать это надо уже сегодня.

— Я бы хотела остаться, — тихо проговорила Анна.

Ее глаза под крутыми дугами бровей были глазами Гильберты. Анна равнодушно глотала обжигающий кофе, точно ей было все равно, горячий он или холодный, и, будь у нее в чашке кислота или уксус, она и этого, наверное, не заметила бы.

— Ты ведь умеешь варить всякие зелья. Приготовь что-нибудь для меня — я боюсь врачей…

— Дочь рано или поздно все равно уйдет от тебя.

— Уйдет, — бесстрастно, как автомат, повторила Анна. — Но тогда изменницей будет она.

— Ты просто ненормальная, — в голосе сестры послышалось раздражение. — Говоришь так, будто вы не дочь с матерью, а любовники.

Анна с каким-то ожесточением кивнула головой.

— Да, нас связала одна пуповина, и связала навек. Стоило мне порезать палец, у Гильберты текла кровь, а когда она плакала, у меня сердце разрывалось на части…

Сестра убирала со стола чашки — к своей она так и не прикоснулась — и ворчала себе под нос: куда он только задевался, этот проклятый горшок с медом?.. Ну ладно, она поищет нужные травы…

Дождь все опутывал и опутывал лес своими серебряными нитями. Гильберта стояла в кустах у поляны, почти незаметная со стороны. Ее серо-зеленая накидка сливалась с зеленью листвы, а слезы, ползущие по щекам, мешались с дождевыми каплями.