Неожиданный визит

У печи возился Симон, что-то громко бормоча, — может, он переговаривался с кем-нибудь? Гильберта слышала, как кукует кукушка, как разговаривает сам с собой Симон — он раскладывал на противне травы для просушки и называл каждую из них:

— Вот душица и анис звездолистный, вот авран и дрок красильный, вот дымянка, и майоран, и дубровник, и белена, и лапчатка лесная, а вот красавка с черными глазками, именуемая также белладонна…

При последних словах Гильберте почудилось хихиканье. Ну конечно, уж они-то наперечет знали все травы лесные и обрадовались, когда услышали название ядовитой. Но почему?

А Симон продолжал:

— О, женщины, женщины, что за чудной народ! Все бы им, как наседкам, высиживать потомство! Как будто земля и так уже не лопается от плодородия… А кто будет мазать нам булочки медом, если все начнут пеленать детей, кто будет целовать нас при луне? Сколько раз я видел, как селезни носятся над водой, точно бешеные, и сгоняют уток с гнезд, чтобы те не успели сесть на яйца…

Потом он опять затянул свою песню и скрылся в лесу.

Горшок с медом был пуст, но они не догадывались прийти и сказать ей спасибо. Они ведь такие непонятливые, да к тому же у них, наверное, разболелись животы. Ах, как охотно повозилась бы Гильберта у печки, с каким удовольствием погрела бы воду и постирала, как прошлый раз! Но все это было пять лет назад, и боль в груди не проходила. И ничто не могло уменьшить ее, даже трава с красивым названием — белладонна.

…Вот что написано в книге: они совсем еще неразумные, эти гномики. Хоть они и умеют нежно и сладко петь, затевать разные игры и проводить время в забавах, все они до того, как стали духами, были младенцами, умершими либо во чреве матери, либо после рождения — еще до крещения, не познав, в чем удел человека на этой земле. И относиться к ним следует лучше, чем ко всем прочим духам, потому что они любят домашний очаг, дружелюбны и ласковы и не приносят зла, несмотря на склонность к разного рода шуткам, шалостям и проказам, чем иной раз и досаждают людям. Кроме того, нельзя ведь забывать, что каждому из них когда-то предстояло стать человеком…

Гильберта мчалась изо всех сил, не разбирая дороги. Вокруг трещали кусты, из травы и зарослей со свистом выпархивали птицы. Хватая ртом воздух, она остановилась у навеса, под которым стояла тетя.

— Ты распугаешь мне всех птиц, дитя мое, — сказала та недовольно и опустила бинокль. — Забирайся под брезент, если хочешь поговорить.

— Я не собиралась говорить с тобой, — запнувшись, выпалила Гильберта. Щеки ее горели после быстрого бега. — Просто я думала, здесь мама…

— Тебе же доподлинно известно, заколдованное ты чадо, что она ждет тебя дома.

— Под дождем я домой не пойду. По крайней мере под таким дождем, — ответила Гильберта. Брюки у нее на коленях, там, где кончалась накидка, были насквозь мокрыми.

Не глядя на нее и не повышая голоса, тетя сказала:

— Твоя мать ждет ребенка. Но она не хочет, чтобы он родился, потому что боится окончательно потерять тебя. Ты ведь наверняка уже знаешь, что вначале еще можно что-то решить.

Племянница помолчала, потом заметила с усмешкой:

— Странно. Дети не могут решать сами, появляться им на свет или нет. Ну ладно, я пошла играть…

Тетя хотела было выбраться из укрытия и нагнать ее, но раздумала, поднесла к глазам бинокль и навела его на желтого пересмешника. Дождь вовсю барабанил по брезенту.

…Еще издали услышала она звонкие озорные голоса и поняла, что путь к отступлению теперь отрезан. И вот они явились все вместе, целое семейство маленьких гномиков прямо из печки — съежившихся, с непомерно большими головами и личиками, такими же древними, как Богемский лес, и такими же сморщенными, какие бывают лишь у новорожденных. И когда она вышла на поляну и возвестила, что хочет быть их невестой, они, как бы раскачиваясь в раскаленном воздухе печи, дружно запели: «Пусть все к невесте мчатся, с ней будем мы венчаться…» И еще: «Завтра свадьбу мы сыграем…»

Ах, как все было хорошо: и смех, и веселая музыка, и свадебная фата из паутины, и были сброшены с ног башмаки, и она хотела уже, не чувствуя жара, взобраться на раскаленную печку, как вдруг снова явился тот, горластый, со своим противным завыванием, и объявил, что хозяйка, то бишь тетушка, послала его подбросить в печку дров, потому что гномики любят тепло — ведь их здесь целая печь, этих глиняных гномиков.

Тут закуковала кукушка, и Гильберте стало страшно, но лесной бродяга и друг-волшебник захохотал во все горло:

— Слышишь? Она будет звать до тех пор, пока в гнезде лежит яйцо…

Гильберта рванулась от него и помчалась что было сил.

«Я жду, я жду, я жду…» — неслось ей вслед.