Непереводимая игра слов

Артем, депортированный из Англии во Францию сын Олега Радзинского, играет во что-то виртуальное, уместив мобильный на краю столика. Он тоже предпочитает английский. Ему нет особого дела до скучных русских взрослых разговоров.

– Ну что, – спрашиваю я, – долго вас вчера мариновали в Гатвике?

Артем улыбается.

– Их еще и сюда не пускали, – отвечает Радзинский-папа. – Отправили паспорта напрямую французским пограничникам. Те очень веселились. «О, мадам Лена, мафия рюс?» А потом долго и любезно рассказывали, что с англичанами такое бывает. Потому что у них комплекс бывшей империи.

Мы смеемся.

– Вы, надеюсь, понимаете, Альсан Петрович, – говорит Радзинский очень серьезно, – что это всё неправда? Про Гатвик, про англичан? Разумеется, это я всё придумал исключительно ради вас. Чтобы у вас была фактура для материала. Понимаете, да?

Мы опять смеемся.

Артем, почти близнец, но не близнец своего брата-погодка Даниила, не похож ни на сестру Соню, ни на папу Олега. У него отчетливо смуглая – креольская – кожа и почти по-негритянски вывернутые губы.

Утром моего последнего дня в Ницце свет гаснет.

Я как раз стою под душем; на секунду всё погружается в беспримесную влажную тьму, потом в отеле включается аварийное освещение, изжелта-серое.

Потом гаснет и оно.

Я одеваюсь и выхожу из номера. На лестничной площадке раззявили двери парализованные лифты.

Я иду вниз. Внизу, в лобби, обслуга переминается с ноги на ногу в полумраке на манер зомби из фильмов Ромеро.

Я выхожу на бульвар Felix Faure. Чернеют витрины. Продавцы и официанты растерянно выходят из дверей. У неработающего светофора – автомобильный тромб. В небе, как тусклая вольфрамовая нить, дрожит радуга. Из вентиляционной решетки подземного торгового комплекса Vincie на Place Massena валит густой белый дым. Двое полицейских заторможенно смотрят на него и кому-то звонят по мобильному. И гопнического вида подростки, смотрящие на полицейских, тоже звонят по мобильному.

Вообще все звонят по мобильному. Официанты из погасших кафе. Продавцы из обесточенных магазинов. Дорого одетые старушки с фиолетовыми волосами и наманикюренными микротерьерами. Баклажанный нелегал, разложивший сумчатый контрафакт на удобной, типа «хватай и беги» – с веревками, подшитыми к углам, – простыне. Торговка жухлыми тюльпанами. Прикинутый как клошар тип с лицом закоренелого алкоголика, свободной рукой запирающий дверцу сверкающего, словно мечта, антикварного «мерседеса». Они все хотят срочно что-то кому-то сказать. Например: «Ну вот, в Ницце началось!». Например: «Дорогая, срочно упакуй чемоданы и забери детей из школы». Например: «Милый, купи в супермаршан соль и спички… Что? Не работает касса? Тогда укради!».

Долговязый гарсон в «Le Mirador» отрицательно качает головой на просьбу об эспрессо. «Блэкаут! – сообщает он громким шепотом. – Электрисити нет на всем побережье, от Тулузы до Ментона!» – и без спросу приносит рюмку коньяку.

Беспроводные сети в радиусе действия не обнаруживаются.

В винном подвальчике на полпути к набережной торгуют в темноте. Невозмутимый хозяин предлагает пальчиковый фонарик для ночной охоты на спиртное.

Отмеряя расстояние крохотными глотками из фляжки, выхожу на набережную. Море у берега голубовато-белесое, вспененное миллионами неразличимых пузырьков: в лохань блю кюрасао вывалили пачку соды. Слева накатывает гроза. Там небо фиолетовое над фиолетовой водой, узкий просвет между штопают тоненькие, хирургические нити молний. Раскаты докатываются глухим шелестом, словно шуршат хорошей газетной бумагой: кто-то наверху, возможно, лоа грома, читает биржевые котировки и комкает в раздражении. Справа, над аэропортом, сизая муть, в которой уже не различить гипотетических самолетов.

У входа в гавань желтый корсиканский паром лихо, почти на одном месте разворачивается кормой, как авто в голливудской сцене погони. Огромные богатые яхты звенят карабинами. На палубе одной из них, с российским морским флагом – столик, на нем – завтрак на четверых; завтрак дымится, людей нет. Яхта, шикарный серебристый болид, называется «Офшор». Впрочем, не исключено, что имели в виду другое.

Дождь всё не начинается.