Неподходящее занятие для женщины

Дом под номером четыре наводил тоску: лужайка заросла сорняками, в заборе на месте сгнивших досок зияли дыры. Краска на доме облезла, обнажив древесину, облупившаяся входная дверь пошла пузырями. Однако Корделия подметила, как сияют чистенькие окна первого этажа и какими кокетливыми занавесочками они затянуты. Миссис Гледвин была, по всей видимости, аккуратной хозяйкой, старавшейся придерживаться определенных стандартов, но слишком старой, чтобы выполнять тяжелую работу, и слишком бедной, чтобы оплачивать помощь посторонних людей. Корделия приготовилась отнестись к ней с симпатией. Но женщина, отворившая перед ней дверь, отозвавшись в конце концов на стук – звонок не действовал, – оказалась полной противоположностью ее сентиментальным ожиданиям. Под жестким взглядом недоверчивых глаз и при виде тесно сжатых, как захлопнувшаяся мышеловка, губ и тонких рук, сложенных на груди наподобие барьера, призванного оградить от контакта с чужими, от сострадания не осталось и следа. Возраст женщины угадывался с трудом. Волосы, собранные на затылке в тугой узел, почти не тронула седина, однако лицо изрезано морщинами, а жилистая шея напоминала пучок бечевок. На ней были комнатные шлепанцы и аляповатый передник.

– Меня зовут Корделия Грей. Не могла бы я поговорить с доктором Гледвином, если он дома? Речь идет о его старой пациентке.

– Дома, где же еще. В саду. Проходите.

В доме стоял отвратительный запах – спутник дряхлости, дополненный кислым духом испражнений и испорченной еды, которые не могли заглушить густые пары дезинфицирующего средства. Корделия поспешила в сад, стараясь не заглядывать в холл или на кухню, так как любопытство могло быть здесь принято за наглость.

Доктор Гледвин сидел в высоком виндзорском кресле, греясь на солнышке. Корделия никогда прежде не видела таких глубоких стариков. На нем был вязаный свитер, разбухшие ноги утопали в гигантских тапочках, колени прикрыты пестрой шалью. Кисти его рук свисали по обеим сторонам кресла, словно худым запястьям было не под силу их удержать, испещренные пятнами и ломкие, как осенние листья, дрожащие мелкой дрожью. Высокий череп с двумя-тремя седыми завитками казался по-младенчески хрупким. Глаза напоминали старые желтки, плавающие в вязкой белой массе, испещренной голубыми прожилками.

Подойдя поближе, Корделия тихонько окликнула его. Ответа не последовало. Она опустилась на колени в траву у самых его ног и заглянула ему в лицо.

– Доктор Гледвин, я хотела бы поговорить с вами об одной пациентке. Это было очень давно. Ее звали миссис Келлендер. Вы помните миссис Келлендер из Гарфорд-Хауса?

Призыв остался безответным. Корделия видела, что все попытки бесполезны. Повторять вопрос и то выглядело бы жестокостью. Миссис Гледвин встала за его спиной, словно демонстрируя изумленному миру ископаемое.

– Спрашивайте, спрашивайте! Он все помнит. Так по крайней мере он говорил мне раньше. «Я не из тех, кто ведет записи. У меня все в голове».

– Что стало с его журналами, когда он перестал практиковать? Кто-нибудь забрал их?

– Именно об этом я вам и толкую. Никаких журналов не существовало. Меня спрашивать совершенно бесполезно. То же самое я сказала тогда молодому человеку. Доктор с радостью женился на мне, когда ему понадобилась медсестра, но он не обсуждал со мной своих пациентов. Вот уж нет! Он пропивал все доходы от практики, хоть и болтал о врачебной этике.

В ее голосе звучала глубокая горечь. Корделия избегала встречаться с ней глазами. Внезапно ей показалось, что губы старика шевельнулись. Она наклонилась и уловила всего одно слово: «Холодно».

– Кажется, он пытается сказать, что ему холодно. Может быть, найдется еще одна шаль, чтобы укрыть ему плечи?

– Холодно?! На самом солнцепеке?! Вечно ему холодно.

– Но может быть, еще одно одеяло поможет? Принести?

– Оставьте его, мисс. Если вам так хочется за ним ухаживать, займитесь этим всерьез. Посмотрим, как вам понравится содержать его в чистоте, как младенца, стирать за ним пеленки, каждое утро менять постельное белье. Я принесу еще одну шаль, но он сбросит ее через две минуты. Он сам не знает, чего хочет.

– Простите, – беспомощно пробормотала Корделия. Ей хотелось спросить, достаточно ли они получают помощи, заглядывает ли районная фельдшерица, обращалась ли миссис Гледвин с просьбой поместить его в больницу. Но спрашивать было бесполезно. Она чувствовала – любая помощь отвергается здесь как безнадежная и здесь давно властвует отчаяние, ибо сил мечтать об облегчении не осталось уже давно.

– Простите. Я больше не стану беспокоить ни вас, ни его.

Они снова прошли через дом. Но оставался вопрос, который Корделия не могла не задать. У самой калитки она не вытерпела:

– Вы упомянули молодого человека. Его звали Марк?

– Марк Келлендер. Он спрашивал о своей матери. Спустя десять дней нам снова нанесли визит.

– Кто на этот раз?