Неподведенные итоги

Ахеджакова, так же как и Андрей Мягков, принадлежит к редким артистам, которые способны на изумительные импровизации. При­чем находки ее не только актерского плана, но и часто литератур­ные. Живя в образе, она может «подкинуть» авторам реплику, кото­рая очень точно выражает суть персонажа.

Ахеджакова любит людей, и поэтому каждая роль, созданная ею, так привлекает самые разные слои публики. Ее огромные глазищи излучают свет, притягательность, боль, нежность, и все это проникает в сердца зрителей. Природа редко сотворяет чудо. Но в случае с Ахеджаковой ей это удалось.

КИЕВСКАЯ «ГАСТРОЛЬ»

В ноябре 1979 года мне неоднократно звонили из Киевского Дома кино – приглашали приехать. Киевляне хотели устроить мой твор­ческий вечер – сначала выступление, ответы на вопросы, а в заключение встречи показ «Гаража». Я не соглашался и не отказывался, все откладывал, тянул. Ехать почему-то не хотелось. Как будто я предчувствовал беду.

Однажды в дверь моей квартиры раздался звонок. На пороге стоял оператор «Мосфильма» В. Климов. В руках он держал знаме­нитый киевский торт и бутылку прославленной украинской горилки с перцем. Климов только что приехал из Киева и был, по сути, всего лишь курьером, передаточным звеном. Работники Киевского Дома кино попросили вручить мне это подношение. Я попытался укло­ниться от даров, но Климов всучил мне их в руки и удалился. Подар­ки эти были мне ни к чему. Торты я из-за своей роскошной комплек­ции не ем, а к водке, в том числе и к горилке, отношусь спокойно. Положение было дурацкое, тем не менее слабость я вроде бы про­явил, подарочки принял.

А через несколько дней снова позвонили из Киева. Милый жен­ский голос осведомился, получил ли я маленькие сувениры с Украи­ны, и опять повторил свое приглашение. Я почувствовал себя поче­му-то обязанным. Отказываться после этой безгрешной и бессмыс­ленной взятки тем не менее было как-то неловко. И я, досадуя на свою мягкотелость, согласился. Времени свободного у меня не хвата­ло, и мы порешили, что я приеду только на один день. Утром сойду с поезда, день потрачу на осмотр города, вечером выступлю и прямо из Дома кино отправлюсь на московский поезд.

Если бы Ирина Некрасовская, секретарь секции художественного кино украинского союза кинематографистов, смогла предвидеть, чем все это кончится, она, я думаю, не была бы так настойчива, при­глашая меня.

Итак, я отбыл в столицу Украины... Наверху, на багажной полке, подпрыгивали от рельсовых стыков яуфы (железные ящики для пере­возки кинопленки) с «Гаражом». О фильме, хотя он еще не вышел на экран, ходили фантастические слухи. Скорее всего, всяческие вымыс­лы и домыслы гуляли именно потому, что его выпуск несколько подзатянулся. Я закончил картину полгода назад до моей поездки в Киев, в мае 1979 года. Ленту, к моему изумлению и, конечно, радос­ти, приняли почти без поправок. Заставили отредактировать всего пять или шесть реплик. К примеру, в оригинале картины персонаж О. Остроумовой изрекал такой афоризм:

– Законным путем идти можно, дойти нельзя.

После переделки фраза звучала так:

– Законным путем идти можно, дойти трудно.

Персонаж В. Гафта произносил:

– ...согласен на жеребьевку при условии, что вы пожалеете род­ное правление...

Словосочетание «родное правление» показалось Ф. Т. Ермашу подозрительным, и он повелел это убрать. В результате Гафт гово­рил следующее:

– ...согласен на жеребьевку при условии, что вы все-таки пожа­леете правление...

Вместо фразы героини И. Саввиной:

– ...звонили из высокой организации...

В фильме звучало:

– ...звонили из весомой организации...

Было еще несколько замечаний такого рода. К сожалению, я уже не помню, а надо бы было каждый раз записывать, чтобы сохранить все те невероятные, непредсказуемые поправки и замечания, на которые способен лишь разум перестраховщика.

Короче, острый, жесткий «Гараж», в котором неприглядно пока­зывалась модель нашего общества, был принят с минимальными по­терями. По сути, это были блошиные укусы. Такой либерализм рази­тельно отличался от обычного поведения нашего киноруководства. Как правило, любое свободомыслие, просто шероховатость, всякое проявление раскованности на экране, скажем, в показе любви, жар­гонизмы, невинные ругательства, вольность в костюмах, не говоря уж об острых ситуациях и фразах, выжигались из каждого фильма каленым железом. Наш «Гараж» весь целиком состоял из резкостей, разоблачений, намеков, аллюзий, нелестных параллелей. В Госкино, конечно, понимали, что исправлять, редактировать, подчищать кар­тину бессмысленно. Фильм надо было либо запретить, либо выпус­кать так, как он был сделан.