Неподведенные итоги

И я ушел победителем. Однако эта беседа не носила лишь теоре­тический характер. Надеясь, что я буду делать исправления в карти­не, Ермаш приостановил все работы по тиражу «Гаража». Ведь по­правки надо было выполнить в оригинале, с которого потом идет массовая печать. То, что поправки предлагались в картину, произ­водство которой закончилось три месяца назад, принятую актом Госкино, по которой уже велось тиражирование, было, конечно, не­слыханно. Я уже не говорю о безнравственности самих замечаний, о том, что существовала подобная растленная система, но в данном случае это повлекло бы за собой еще и огромные финансовые поте­ри. Ведь пришлось бы часть копий картины тиражировать заново. Но кого это интересовало? Не за свои деньги это делалось бы. А мы, как известно, ради чистоты идеологии всегда были готовы на любые материальные затраты.

Приостановка тиража, возня вокруг картины не остались незаме­ченными. «Гараж» уже успели показать в некоторых московских уч­реждениях. Фильм видело определенное количество людей. Реакция на фильм всюду была близкой к шоку. Зритель, разучившийся видеть на наших экранах правду, не привыкший к резкому, откровенному разговору (не то что нынче), картину принимал восторженно, с горящими глазами. Но тут же добавлялось: «Гараж» никогда не выпустят на экран!» Никто не мог поверить, что ТАКОЕ покажут советскому народу. И тут, словно в подтверждение, случилось это торможение «Гаража» на пути к экрану. И поползли слухи, кривотолки, разговор­чики, легенды. Дошли они, разумеется, и до Киева. Когда меня при­везли на машине к Киевскому Дому кино, на тротуаре перед входом колыхалась огромная толпа желающих попасть на мой вечер.

Надо сказать, что день в Киеве я провел отменно. Ира Некрасов­ская меня встретила очень радушно. После устройства в гостинице украинские режиссеры дружески возили меня по городу, показывая достопримечательности. Кстати, погода стояла очаровательная. Ре­жиссеры попутно рассказывали и о своих бедах, об украинских «ки­нодержимордах», о том, как пресекается все живое, о душном идеологическом прессинге. Потом последовал вкусный обед. Далее – экскурсия в магазин изделий народного творчества, где я купил кра­сивые национальные вещи для своей новой квартиры. При покупке была одна симпатичная деталь – у меня не хватило денег, и мне с легкостью поверили в долг. Тут я понял, что стал очень знаменит! Я обещал, что вышлю одолженную сумму немедленно по возвраще­нии в Москву (что, кстати, и сделал в первый же день). Атмосфера повсюду была невероятно гостеприимной, нежной, ласковой. Я был весь размягчен, расслабился, стал доверчив и вот в таком благодуш­ном, любвеобильном и поэтому бесконтрольном настроении вышел на сцену Киевского Дома кино. Представил меня собравшимся, при­чем очень лестно, оператор и режиссер Юрий Ильенко.

– Добрый вечер, дорогие товарищи! – задушевно начал я. – Я очень рад, что приехал в ваш прекрасный город. Киев пленителен, неповторим. Конечно, кинематографист должен жить только в Киеве. Если бы здесь еще можно было работать, я бы обязательно переехал сюда...

Боже мой! Как откликнулся на эту непритязательную шутку зал! Началась долгая, бурная овация. Я скромно улыбался...

Разумеется, я был полным идиотом. Я не понимал, что проделал путешествие не только в тысячу километров от Москвы, но и в сорок два года назад, в прошлое. Отнимите от семидесяти девяти сорок два, и вы поймете, какой год я имею в виду. Но осознал я это значи­тельно позже...

А сейчас я чувствовал: контакт с залом возник замечательный. Лица светились улыбками, доброжелательством, из партера шла теп­лая, сердечная волна. Ее не могли омрачить отдельные мрачные, не­улыбчивые физиономии. Я всегда чувствую партнера, ощущаю, как он ко мне относится, и плачу ему тем же. Тут в доброй, дружеской атмосфере я развернулся вовсю. Был, что называется, в ударе.

Из зала посыпались записки. Я бойко отвечал, вечер явно удавал­ся! Отвечая на какой-то вопрос, я подробно рассказал (зачем?!), как заставили И. М. Смоктуновского играть роль Ленина в фильме Ольшвангера «На одной планете». Это было после «Гамлета» и перед «Берегись автомобиля». После того как Смоктуновский отказался играть вождя, Иннокентия Михайловича пригласили в Ленинград­ский обком партии и стали уговаривать, чтобы он согласился. Обе­щали хорошую квартиру, намекнули, что в случае отказа ему не ви­дать Ленинской премии (а он был представлен к ней за роль Гамле­та) как своих ушей. Увещевали, угрожали, умасливали, покупали. И Смоктуновский – человек есть человек! – дал согласие.

– Посмотри, – горестно говорил он мне в гримерной, когда я приехал на «Ленфильм» с предложением ему играть роль Деточкина. – Я же не похож на Ленина, я вылитый Вальтер Ульбрихт. (Кто сейчас помнит этого гедеэровского фюрера?)

Никто не запомнил и артиста в роли вождя мирового пролета­риата, которую Смоктуновский играл отнюдь не по призванию серд­ца, но Ленинскую премию он-таки получил. И кто сам без греха, пусть бросит в него первый камень!