Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

— Вы, диванные патриоты, у вас была война, против которой выступала вся страна, и в глубине души вы наверняка понимали, что те, кто ее затеял, лгали вам, когда это было им удобно, но вы были слишком закостенелы, чтобы это признать. — Бетани хотела добиться от него слез, но, видимо, старость и вправду иссушила его тело. — Вы безнадежно отстали от мира. Тру́сы! Власть ускользала из ваших рук. Может, вы боялись, что если ничего не предпримете, то рано или поздно появится кто-то вроде Чарльза Мэнсона[12]? Я понимаю. И раз вы не могли остановить весь мир, вы решили забиться сюда, в свой идеальный уголок. Не могу вас за это винить, ведь вы тру́сы, а они именно так и поступают. Забиваться в угол — в их природе.

Простыня заходила чаще — поверхностное дыхание Бисли участилось, а монитор сердца показал ускорение сердцебиения.

— Но как от этого вы пришли к тому, чтобы пожертвовать чужими жизнями ради короткого продления своих иллюзий? Это куда хуже обычной алчности. Кучка про́клятых социопатов — вот кто вы такие.

Если бы у Бисли сейчас случился обширный инфаркт, это было бы даже милосердно. Но не случился. И хорошо.

— Это так вы любили город, что заключили сделку с тем, чему не место на земле? Лишь бы оставить все как есть, пока не умрет последний из вашей жалкой группки, а что потом будет с нами — неважно, ведь мы всего лишь… кем вы нас считали, разменной монетой?

Бисли с трудом повернулся к ней и медленно прошелестел:

— Коза. Черная Коза… мы не думали, что она откликнется.

Может, Мэтт и прав и вся эта дикая ситуация началась с дурацкой шутки. Жалкие, так и не повзрослевшие мужчины продолжали развлекаться со шлюхами и притворяться крутыми парнями, отчаянно цепляясь за прошлое, надеясь продлить его еще немного. Хотя бы еще чуть-чуть.

— Вы кое о чем не подумали, — не стоило этого говорить, но Бетани хотелось, чтобы он испытывал такой же страх, как и остальные жители города. — С тех пор как люди поняли, что происходит, они не трогали вас по одной-единственной причине: не знали, что случится с ними в случае вашей смерти. Но всему приходит конец. Так что ты так просто не отделаешься. Знаешь, что сейчас происходит? Весь город голосует за то, что с тобой сделать. Возможно, люди захотят пожертвовать последними днями, неделями или сколько там у нас — у тебя — осталось, лишь бы напоследок выместить на тебе зло.

И вот, наконец-то. Страх в его глазах! То, чего всем так не хватало.

— Я проголосовала перед работой, — сказала Бетани. — Я отдала свой голос «за».

* * *

К удивлению немногих, инициатива внеочередного голосования была принята: 3658 голосов «за», 2077 «против» и 5100 или около того тех, кому было все едино.

«Судный день» — вот как окрестили это событие в народе, и пасторы возмущались, впрочем, успеха имели столько же, сколько какие-нибудь юродивые. Город требовал крови и требовал ее сейчас. На божественное вмешательство рассчитывать не приходилось, так что всем хотелось урвать то последнее, что им еще осталось.

Все произошло на городской площади. Тысячи людей наводнили улицы, и еще тысячи остались дома. На лужайке перед зданием суда установили платформу, с которой выступали в День ветеранов, День поминовения и по иным поводам.

Мэр присутствовал как представитель администрации, полиция следила за порядком, и, когда Дональда Бисли привезли на скорой, толпа расступилась, словно вода, пропуская машину. Команду сопровождавших медиков сократили до двух: врача, доктора Ричарда, и медсестры, Джанет Суэйн. И хотя в конце Бисли должен был умереть, задача у них оставалась та же: чтобы он оставался в живых как можно дольше.

Желание Джанет исполнилось. Она пролила первую кровь, вырвав левый глаз Бисли. Его пристегнули к каталке и установили ее вертикально, чтобы всем было видно. При виде пустой глазницы толпа радостно взревела.

Бисли было около семидесяти шести, выглядел он по меньшей мере на сотню, но вопил, как малое дитя.

Бетани стояла в толпе, недалеко от платформы, и в этот момент она опустила глаза и вцепилась в руку Мэтта, чтобы уже не отпускать.

— Хочешь уйти? — спросил он.

Она отрицательно помотала головой:

— Когда голосуешь за такое, нужно прийти и смотреть до конца.

Желающие выстраивались в очередь, тонкой струйкой поднимаясь по лестнице с одного бока платформы и спускаясь с другого, а что происходило между этими двумя точками — зависело только от них. Кому-то было достаточно проклясть Бисли, кому-то — плюнуть в него. Других и это не удовлетворяло. Его били, резали, ему выдернули щипцами ногти. Ему отрезали уши. Выбили зубы. О его лоб тушили сигареты, на коже выжигали узоры пипетками с кислотой.

Радостные крики стихли задолго до конца очереди.

Одни оставались, другие уходили, третьи всхлипывали, вполголоса жалуясь на судьбу. Некоторым стало нехорошо. Другие вставали в очередь по второму кругу. Кто-то начал смеяться — и не смог остановиться.

Бетани в очередной раз вспомнила, каким чудесным был Таннер-Фоллс во времена ее детства. Но стоило поскрести облицовку — и вот что осталось.