Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Всего лишь рубашка, и все же именно так ощущалась бы любовь, если бы эмоции можно было носить, как одежду. Бейли не могла представить себе более подходящей приманки.

А Коди? Она стояла в дверях его комнаты, пока он ее не заметил, и видела, что он свел количество вариантов к тому, что уместилось на его кровати. Это уже был прогресс. Игрушки, и книжки, и одежда, и притащенные со двора штуковины — при виде этого на нее нахлынула такая грусть, какой она раньше не испытывала, потому что Бейли не понимала, как, с точки зрения Коди, многое из этого вообще связано с Дрю. Шесть лет — и он уже проводит половину времени в мире секретов, а ведь дальше будет только хуже.

— Что выберешь, дружище? — спросила она.

— Вот это, — сказал он, поколебавшись в последний душераздирающий раз, и повернулся к ней, сжимая в руках свою машинку для «Соснового дерби»[16]. — Мы сделали ее сами. Мы сделали ее вместе. Она ведь должна подойти… правда?

Это был один из последних грандиозных проектов прошлой зимы. Коди не дорос даже до того, чтобы его вообще приняли в скауты, не говоря уже об участии в гонках. Он просто хотел потренироваться, чтобы быть готовым к тому дню, когда это произойдет. Он хотел собрать эту машинку, как ничего и никогда не хотел. Бейли и не представляла, сколько радости способны принести детсадовцу и взрослому мужчине кусок дерева и четыре колесика общей стоимостью три доллара девяносто девять центов.

— Она идеально подходит, — заверила его Бейли. — А теперь надевай курточку и пойдем.

* * *

Она никогда не слышала, чтобы в других городах дети не учились в Хеллоуин, однако Данхэвен не был похож на другие города. Лишь здесь эта ночь означала нечто большее, чем розыгрыши и шалости. В Данхэвене в канун Дня Всех Святых завесу реальности пронзала подлинная магия, темная магия.

Но всему свое время. Пока что стояло утро, позолоченное светом холодного солнца, и на улицах было на удивление людно. В этот день заняты были все. Пройдя семь кварталов, Бейли встретила соседей и друзей, коллег-учителей из старшей школы, учеников бывших и учеников нынешних, а также приехавших в город фермеров, которых она, возможно, больше не увидит до следующего года.

Сегодня у каждого было дело к мертвецам — по крайней мере, так они считали.

А Бейли не могла не думать: кто из них умрет в следующем году и кто будет надеяться призвать их в следующем октябре?

На центральной площади оказалось не так много народу, как можно было бы ожидать; она была зеленой, крест-накрест пересеченной аллейками, сходившимися у фонтана в середине, и почти пустой. Больше подсолнухов, чем людей, больше кустов, чем гостей, сочная желтизна золотарника и целые клумбы очитка, чьи теснящиеся цветы напоминали ярко-красные порезы на земле.

Но одна фигура никуда отсюда не уходила, и если сейчас она обладала лишь иллюзией жизни и была не более подвижна, чем любая из скамеек, стоявших вдоль пешеходных дорожек, ночью все должно было измениться. Тьма напомнит людям, почему они не околачиваются поблизости, пока эта штуковина висит здесь в ожидании души.

Одежда и солома, голова из набитого джутового мешка, глаза-пуговицы, шов вместо рта и широкополая шляпа, удерживающая на месте волосы из конского хвоста. Пугало было привязано к грубо обтесанному деревянному кресту, стоявшему в сердце города, и выглядело так, будто заблудилось по пути на кукурузное поле и теперь привлекает к себе взгляды вместо того, чтобы пугать ворон… но даже сейчас казалось, что его можно оскорбить.

Приближаясь к кресту, Бейли стиснула руку Коди. Обычно он кривился и отдергивался, когда она пыталась это сделать. Но не сегодня.

Казалось, пугало ожидает их, склонив безвольную голову. Оно было слишком легким, чтобы висеть, точно измученный Христос на распятии; поза его казалась непринужденной, конечности из потертой джинсовой ткани лежали на перекладине, точно руки человека, который откинулся на спинку скамейки и, зевая, потягивается.

Они оставили свои подношения на бутылочно-зеленой траве перед пронзавшим землю шестом: поношенную фланелевую рубашку и обожаемую гоночную машинку. Эти предметы присоединились к прочим, оставленным другими руками: книге, явно любимой кем-то при жизни, и бейсбольной перчатке, и листу нотной бумаги, и привезенной с какой-то войны медали «Пурпурное сердце». Самым странным среди них был торт, покрытый не только глазурью, но и инеем, как будто до сегодняшнего утра он провел несколько месяцев в морозильнике, не разрезанный и не съеденный, потому что чей-то праздник обернулся трагедией прежде, чем дело дошло до блюдец и вилок.

Здесь собралось столько маленьких историй, и каждая из них была по-своему печальна.