Неправедные

Ваньку когда-то хвалили учителя по музыке. Но это давно, ещё в начальных классах. То, что он осмелится петь, что он вообще поёт, для меня стало полной неожиданностью. И, конечно же, я страшно разволновалась.

Ладони вспотели, я набрала в лёгкие побольше кислорода и затаила дыхание.

Но когда, казалось бы, всё моё внимание наконец сосредоточилось на сыне, когда я, с полными любви и поддержки глазами, готова была как-то пытаться не вербально, хотя бы энергетически помогать ему, меня вдруг ошарашило появление справа от меня… очень близко… до дрожи, мгновенно охватившей каждую клеточку моего тела… белого сполоха, стремительно занявшего соседнее место.

Его запах… Немного холодный, сродни запаху снега… немного табачный… немного мятный, освежающий… и такой невыносимо-притягательный…

Я повернула голову, совсем слегка, чтобы Игорь не заметил, и с каким-то глубинным ужасом и предвкушением обнаружила сидящего прямо возле меня Серёжу! Он был очень близко! Даже не на следующем стульчике, который тоже так и остался свободным, а прямо рядом, в каких-то миллиметрах!

Его локоть, уже обнажённый подкатанным рукавом, покоился на нашем общем подлокотнике.

Я видела его профиль. Он смотрел на сцену. Немного осмелев, я повернулась чуть сильнее: он не просто смотрел на сцену, а смотрел сосредоточенно. Я бы даже сказала, напряжённо. Так, словно ждал чего-то. Очень серьёзный, вроде бы в расслабленной позе, но, в то же время, до упора напряжённый. Я буквально чувствовала волны его сжатой, как пружина, энергии.

Меня же он словно не замечал.

Я не могла понять, что происходит. Почему он сел ко мне? Случайно?

Нет. Тогда почему делает вид, что не видит? Это что, такая проверка на прочность?

Кого он проверят? Меня?.. Себя?..

Лично я вообще не могла находиться с ним рядом. Меня буквально трясло, разрывало, я едва сдерживалась, чтобы не вытворить что-то… хотя бы просто не сбежать прямо сейчас, когда моему сыну (про которого я, стыдно признаться, совершенно забыла), так нужна была моя поддержка.

Серёжа не двигался. Застыл, словно увлечённый пением Олеси. Так близко. На расстоянии поцелуя или удара… Зачем он это делает? Тут же Игорь! Сидит от меня по другую руку и вот-вот заметит его!

Я не знала, что мне делать. Пыталась смотреть и слушать Ваньку, но не могла. Сердце бухало не только в груди — мне казалось, у меня миллион сердец, которые бешено бьются в висках, в шее, над губами, в веках, в дрожащих и мнущих край платья пальцах… Да, на мне было то самое платье…

Игорь с меня его не снимал — я сделала это сама… А Серёжа…

Тут он резко сменил позу, подавшись вперёд, и, навалившись на колени, сложил в замок руки. Теперь я словно под увеличительным стеклом увидела их, каждую их линию, каждую выпирающую косточку, каждый бугорок вен, и будто разом всё прочувствовала… вспомнила все его нежные, ласковые прикосновения, привычку машинально поглаживать пальцем…

Горло перехватило, в лёгких как будто кончился кислород, и я с трудом сглотнула, всё ещё поражённо косясь на него.

Почему он сейчас здесь?.. Что он хотел сказать этим своим жестом? Или ничего?.. Или он издевается?..

Как он вообще может сохранять хладнокровие, находясь так близко?.. Просто — как???

Но внезапно музыка кончилась, Ванька и Олеся поклонились, и я вдруг поняла, что всё проморгала.

Серёжа аплодировал бурно, даже засвистел и закричал «Браво!», чем окончательно ввёл меня в оцепенение и привлёк внимание Игоря, который, убрав телефон в карман, нахмурился и спросил непонятно у кого:

— А этот чё здесь делает?

Но тут над нами раздался слегка искажённый взвизгнувшим микрофоном голос сына:

— Спасибо, друзья! Это моё первое выступление. И я вот что хотел сказать… Спасибо, во-первых, Олесе… — Пронеслась новая волна рукоплесканий. — Во-вторых, спасибо парню, который уступил мне это место…

Тут Ванька обратился к Серёже, и зал снова загудел, непонятно с какой эмоцией, а Серёжа бросил как-то с вызовом и нарочито небрежно: «Да всегда пожалста!»

— А теперь я хочу сказать кое-что по поводу сути сегодняшнего праздника…

Только тут я начала улавливать за сыном странное. Боже, куда я вообще смотрела! Да Ванька же пьяный! Его не шатало, но я наконец поняла, откуда взялась эта внезапная смелость — у него же даже язык слегка заплетался!

Мокрая, прилипшая ко лбу чёлка, нездоровый блеск в глазах…

Похоже, это заметила не только я, так как Белозёрская, кажется, порывалась что-то сделать, но ухмыляющаяся почему-то Олеся ей этого не позволила.

— День мам — это круто! Мамы — это круто! — заревел он вдруг в микрофон не своим, каким-то жутким, звериным голосом. — Только есть такая фигня, что родителей не выбирают… — С каждым новым словом он всё больше повышал тон, и вёл себе как будто в разы пьянее и развязнее. — Поэтому приходится всем… нам… мириться с тем, что есть… Вот я хочу тебе сказать, мама…