Неприкаянная. Исповедь внебрачной дочери Ингмара Бергмана

– Нет, велосипед я взял напрокат в Форёсунде. Но приехал я из Германии… Чтобы прикоснуться к мэтру.

– А откуда из Германии?

– Из Гамбурга.

– Тот, к кому вы хотите прикоснуться, к сожалению, мертв, – сообщила я, – он умер два года назад.

– Это я знаю, но его присутствие я ощущаю тут повсюду. Мое путешествие – что-то вроде паломничества.

Он спрыгнул с велосипеда, и тот упал на траву. Путешественник уселся на скамейку рядом со мной.

– Я видел, как вы выходите из кинотеатра, – сказал он, – у вас есть ключи. Не впустите меня внутрь? Я хочу посмотреть, что там.

– Нет, – отрезала я.

Он страшно опечалился и не скрывал этого. Я могла бы с таким же успехом вместо «нет» попросить: «Изобразите печаль».

– Нет? – переспросил он.

– Нет, – повторила я.

Он не сводил с меня глаз.

Я встала, сунула руки в карманы и посмотрела на брошенный велосипед. Опять вынув руки из карманов, я подняла велосипед и прислонила его к известняковой стене.

– Но я же видел – вы только что туда заходили, – заупрямился он, – у вас есть ключи.

– Возможно, – согласилась я, – но сейчас мне не хочется опять заходить туда. Это было как-то странно… – я осеклась, не желая больше ничего объяснять.

Он вскочил.

– Не хочется? – заорал он. – Вам жаль потратить пять минут вашего драгоценного времени и показать мне его кинотеатр?

– Да.

– Да?

Он снова сел, но опять вскочил и почти умоляюще проговорил:

– Но я проделал такой долгий путь.

– Мне очень жаль.

Он направился к велосипеду, уселся на него и принялся медленно крутить педали. Через несколько секунд он обернулся.

– Какая же вы мерзкая! – крикнул он. – Я тут столько людей встретил, но все они милые, а вот вы – нет. – Он направился к дороге.

– Погодите! – окликнула его я.

Его белые ноги торчали из коричневых шортов.

– Погодите! – повторила я и побежала следом.

Он остановился и, повернувшись, поставил ногу на землю. Я выбежала на дорогу. Теперь нас разделяла только скотная решетка. Этому путешественнику было всего лет двадцать с небольшим.

– Возвращайтесь, – спокойно предложила я, – я открою дверь, и вы осмотрите кинотеатр.

– Нет! – он скрестил руки на груди.

– Возвращайтесь, все в порядке, – я подошла поближе, – просто когда вы приехали, это было так странно. Я там сидела одна, а потом вы приехали, и вот… Но вы возвращайтесь, я вам все покажу.

– Нет, – сказал он, – поздно. Мне расхотелось.

Он отвернулся, поставил ноги на педали и покатил прочь, а я стояла и смотрела ему вслед. Напоследок он обернулся и прокричал:

– Не хочу! Вы все испортили!

Тем летом я иногда бегом взбиралась по лестнице и тут же спускалась вниз, просто чтобы посмотреть, сколько раз смогу пробежать вот так, не останавливаясь. Я рассказала Эве про привидение в кустах сирени. Ее дедушка по материнской линии, которого она почти не помнила, говорил, что если боишься этого привидения, то следует разложить на ступеньках вилки с ножами. Эва сказала, что нам тоже нужно так сделать, и по вечерам то и дело спрашивала, зачем я рассказала ей эту дурацкую историю – теперь она от страха не спит.

«Научи их забывать», – поет Лу Рид в одной песне, рассказывая, чему следует научить детей. О похоронах отца у меня почти не осталось воспоминаний. Помню розу в длинных струящихся волосах пасторши и как пасторша пела что-то непонятное на готландском диалекте. Помню, что виолончелист играл сарабанду из Пятой сюиты Баха для виолончели. Помню, как актер, когда-то игравший Гамлета, не выдержал и громко, до всхлипов, расплакался. Помню красные цветы на гробе. И еще помню, что тот день состоял из бесконечных процессий, мы садились в машину и вылезали из нее, входили в церковь и выходили оттуда, а под конец двинулись по длинной тропинке через кладбище к готовой принять его могиле.

Когда мы начали записывать интервью, на шестой и последний день, мы с отцом разработали план. Работа – или проект, или книга – уже значительно продвинулась, а когда начало положено, возникает неизбежный вопрос о том, как поступить дальше. How to proceed[23]. Десятое марта 2007 года. Я собираюсь в Осло.

– Но, – говорю я.

– Но, – повторяет он.

– Но, – говорю я, – я вернусь через две недели, и мы возобновим работу.

Таков был наш новый план. Я уезжаю, но возвращаюсь. И мы возобновляем работу.

Но когда я вернулась, его болезнь уже не позволяла нам работать, встречаться в заранее оговоренное время и записывать на диктофон беседы. Он обо всем забыл. О проекте. О записях. Обо мне.