Непримиримые 1

— Потому что мне плевать, — перебиваю несмело. Но в душе зерно сомнения укрепляется. — Пусть живут…

— Живут-живуг… — с ледяной колючестью, — твоя мать еще болела, а они уже…

— Умолкни, — задыхаюсь, внезапно накатившим гневном. — Папа не мог! Он… он любил маму! — вкладываю в голос чувство, но звучит до омерзения неуверенно. Будто простой фразой опорочила память о святом человеке. Об идеальном чувстве…

Я не думаю, что отец способен любить. Для него это чуждое понятие, сопряженное с некоторыми реакциями живого существа на химическом уровне, исследованиями которых, в связи с повышенной занятостью, еще не изучил. Примерно так же и я думаю… благодаря ему. Все же яблоко от яблони, но в моем случае — я рук не опускаю. Молода… У меня еще толком не было возможности опровергнуть сомнительность своего мышления по этому поводу.

А чувства отца применительно ко мне — имеют совершенно другой характер, и больше смахивают на эгоизм. Я — дочь, и при попытке кого-то извне вклиниться между нами, папа выбирает сторону наблюдателя, хотя на деле умело дергает за нити, вынуждая поступать, как желает он.

Так что «любовь» моих мамы и папы, буквально режет по сердцу. Нечто мифическое и неощутимое, хотя с детства себя убеждаю в обратном.

Правильнее, верила в это и была готова с пеной у рта доказывать состоятельность своего мнения. Папа же переживал за маму. Высиживал возле постели… Плакал, когда умерла… Это были чувства!..

Только многим позже задумалась, а какого именно рода это были чувства. Какой оттенок носили? Жаль, ответа так и не нашла…

— Любил, еще как, — соглашается до отвращения спокойно Игнат. — Но это ему не помешало найти успокоение в соседской постели.

— Чш-ш, — взмах руки, — не хочу слышать гнусных подробностей.

И без того тошно и гадко на душе.

— Слышать?.. — едко, но коротко смеется Селиверстов, выбрасывая окурок за балкон. — Малыш, я их видел, и поверь, моей психике было куда больнее! Во мне до сих пор бурлит злость и негодование.

Блин, во мне сейчас тоже. Не хочу верить. Не могу!

Но почему же сердце так сжимается, словно верит? Не мог отец так подло с матерью обойтись. Или мог? Спать с соседкой? Прямо под боком у мамы? Пока она… умирала…

Вранье! Отец, конечно, еще тот "благородный рыцарь", но чтобы так… низко…

— Не надо осквернять память о моей маме, — прошу ровно, не позволяя эмоциям взять вверх над чувствами, что во мне сейчас бьют девятым валом.

На самом деле я хочу знать, «правда» это или «нет». Но от отца. И если это окажется правдой… Я не знаю, что сделаю… во мне давно зреет обида и выплеск может вылиться в громкий скандал.

— Как скажешь, — равнодушно пожимает плечами Игнат.

Отворачивается, облокачиваясь на балконные перила и уставляясь куда-то взглядом, изредка отпивая из банки. Молчание щекочет нервы. Начинаю ерзать и подумывать, что пора заканчивать посиделку. — Ты так и не ответила… — едва слышно нарушает безмолвие сосед, вгоняя в ступор очередным загадочным вопросом с явным подтекстом.

— На тему? — осторожничаю хмуро. Глоток пива.

— Скучала ли ты по мне… — задумчиво, без намека на шутку.

Жутко, да так, что мурашки по коже.

— Это шутка?

— Вспоминала?.. — на своей волне парень и это реально пугает.

— Селиверстов… — тихо начинаю.

— Я тебе жизни не дам! — жестко и вкрадчиво.

— Да пошел ты! — встаю, но не успеваю пройти мимо, Игнат разворачивается, невероятно ловко поймав меня в кольцо рук.

Жуткое ощущение мощи, мужской силы обрушивается, точно цунами. Сердце чуть не выпрыгивает из груди, эхом колотится в голове. Даже страшно становится, ведь физически не смогу отбиться, если гад возжелает снасильничать. Это при том, что я совсем не из робкого десятка.

— Ты же знаешь, зазря слов на ветер не бросаю, — глаза в глаза. — Я уничтожу тебя. Растопчу все твои мечты и надежды, если не поможешь… — с наглой ухмылкой, будто не грозит, а шутки отпускает.

— Долбанутый! — Несколько тщетных попыток вырваться приводят к тому, что я лишь плотнее размазана по Селиверстову. И мне это не нравится, до гулкого боя крови в висках и крупного тремора.

Глупость, но банку пива не отпускаю… стискиваю так сильно, будто на глотке соседа, она даже возмущенно скрипит. Да и вторая рука, к слову, занята — ей плед удерживаю, чтобы уж окончательно не опозориться, сверкая голым телом. Поэтому нелепо ерзаю и брыкаюсь, как придется. Мои трепыхания только раззадоривают Игната, который и не напрягается — потешается надо мной. Когда усмиряюсь, заточитель ослабляет хват.

— Темпераментная, — пошленько хмыкает, мазнув глазами по моим губам. Дыхание сбивается окончательно. — Мне это нравится…

Зато меня пугает… до икоты… озабоченность… твоя! А то, что возбужден, ощутила пока меня по себе натирал.

— Что хочешь конкретно от меня? — молюсь в сердцах, чтобы парень не заметил моего замешательства и страха перед его силой.

— Совсем другой разговор. Я бы сказал, взрослый… — к моей радости, позволяет сесть обратно в кресло. Кутаюсь в плед, хаотично соображая, как избавиться от назойливой компании, не к месту возбужденного идиота.

— Давай родителей разыграем, что у нас любовь.