Непрочитанные письма

Не помню ту весну и это лето.

Крылаты дни, но будничны слова.

В осенних сумерках дороги из Толедо

я позабыл, как выглядит Москва.

Руины городов. Мечети. Минареты.

Прах кардиналов. Лики королей.

Твое лицо, подкрашенное светом

ламп, светофоров, уличных огней.

Все было на земле. И этот случай —

как песенка на школьных вечерах.

Там женщина звала: «Besa me muchot» —

а мне казалось: это лишь игра.

Теперь я понимаю, сколько муки

таится в этой простенькой мольбе.

Все только так: не ведая разлуки,

мы ничего не знаем о себе.

Но где та женщина с пластинки старой?

Никто не скажет больше ей уже:

«Jo te quierol» — и растаял парус

во мгле реки, на призрачной меже

Так что же делать, милая? Как лучше?

Как позабыть о жажде над ручьем?..

И все-таки еще: «Besa me mucho!»

Еще. Еще. Еще. Еще.

Еще... —

вспыхивал свет, и взгляд соседки становился скучающим и отчужденным, смешивались, перетекали друг в друга широты, и вновь оживали «та весна» и «это то», тягостный разговор у Савеловского вокзала и мучительно прекрасные воспоминания в Нягани, а еще проносилось легким блистающим облаком смутное видение: белая ночь в новоуренгойском аэропорту, вздрагивающий от нетерпения авиалайнер и в блистере — ломкие, отдаляющиеся фигурки моих детей, уже переставших быть детьми, но все еще не ставших взрослыми…

В Москве они ждали меня, но то был сумбурный, сбивчивый, бестолковый разговор: А! О! У! — тему наших последних посиделок мы обходили старательно, как обходят самой дальней дорогой дымную полынью, вдруг возникшую у самого берега. Еще через сутки старенький, одышливый тепловоз доставил меня в небольшой, уютный портовый городок, из которого я уехал, едва закончив школу, и в котором постоянно жили мои родители, брат, сестра.

Был нечастый случай, когда почти вся наша семья собралась за одним столом, и хотя настроению не хватало праздничной беспечности — моя красивая сестра была озабочена ближайшим будущим двух своих сорванцов, брат готовился в очередной рейс, то ли в район Гвинейского залива, то ли еще южнее, родители наши уже давно были немолоды, и все печали, связанные с возрастом, их не пощадили, не минули, — было тепло, сердечно и умиротворенно оттого, что мы вместе; на столе дымились пельмени, золотисто отсвечивал студень, жарко дышала румяная картошка, и графин с водкой пускал медленную, ленивую, неискреннюю слезу; родители, пошушукавшись, исчезли в спальне, а через миг появились — мама в легкомысленном платочке, отец в узорчатой рубахе — и запели:

На сяре-е-ебрянай ря-а-аке,

На златом пя-а-асочке-ее.

Повстречались мы с та-а-абой.

Ой!

— Нюся!

— Яша! —

В ха-а-аладочке .