Нереальная реальность-2 Пятая цитадель

- Господи, - Лаврушин зажмурился. Еще пара секунд - и на его шее сомкнутся страшные челюсти.

Рука его инстинктивно ухватила «пианино».

Он нажал на клавишу. Вырвался тонкий звук. Нажал еще на две клавиши, извлек из «пианино» варварский скрежещущий аккорд.

Перед ним возникла черная морда. Оскаленная пасть горела, из нее вываливался красный, огненный язык. Но дохнуло из пасти не огнем, а морозом.

Лаврушин закрыл лицо ладонью и упал на колено, рефлекторно нажав еще на одну клавишу.

Секунда прошла. Стальные челюсти не рвали его горло.

- Вам помочь? - услышал он рядом с собой голос и почувствовал, что ему помогают подняться на ноги...

Часть третья

Ночные кошмары

Караван-сити не было. Он затерялся в неведомых далях других измерений. Здесь же был вечер. Был сквер с деревьями, асфальтом и скамейками. И здесь говорили по-русски. Здесь упавшим людям помогали встать на ноги.

- Спасибо, - сказал Лаврушин, поднимаясь.

- Не за что? Я вам еще нужен? - спросил молодой человек, все еще поддерживающий Лаврушина за локоть.

- Я в порядке.

Молодой человек кивнул и быстрым шагом удалился.

- Где мы? - спросил Степан, державшийся за ствол дерева и трясущий головой, не в силах поверить в неожиданное спасение.

- В России. А вот какое время...

В сквере было безлюдно. Лишь на лавочке в глубине сидела парочка.

- Ох, как же хорошо, - томным голосом вещала девушка.

- Да, дорогая.

- Слышишь, - прошептал Степан. - Натуральная тяжелая эротика. Скорее всего, тут Москва девяностых.

Между тем женский голос продолжал ворковать:

- Как же прекрасно.

- Да дорогая.

- Какое счастье жить в стране победившего социализма!..

Скверик выходил на Волхонку.

Ни храма Христа Спасителя, ни даже бассейна Москва видно не было. На их месте возносился ввысь гигантский Дом Советов с тридцатиметровым Лениным с протянутой рукой на крыше. Здание освещалось прожекторами.

Теплый вечер. Стрелки часов на столбе показывали одиннадцать. Было довольно многолюдно. По асфальту мягко шуршали шины «Побед» и автобусов.

- Пятидесятые годы, - оценил Лаврушин.

Друзья вышли на набережную. Они присматривались к прохожим и прислушивались к их разговорам. Там людей было еще больше. По большей части парни в мешковатых костюмах и кудрявенькие девушки в ситцевых платьицах. На всех лицах была несмываемая печать воодушевления и оптимизма.

Опершись о гранитный выступ, всматривалась вдаль, где вздымались знакомые и незнакомые высотки и огромные сталинские дома, женщина. Она держала в руках ребенка-негритенка.

- Не поеду обратно в США, - на ломаном русском говорила она широкоплечему, румяному - кровь с молоком - детине.

- И правильно! - воодушевленно восклицал румяный.

- В Америке стыдно иметь черного ребенка.

- У нас это не стыдно. Для нас цвет кожи не имеет значения. У нас государство рабочих и крестьян...

- Бозоны и мю-мезоны... Уравнение Люциева-Фруктуса, - пылко балабонили два очкарика, рукава их белых рубах были закатаны...

Еще двое пареньков рабоче-крестьянского вида грустно вглядывались в маслянистые черные воды Москвы-реки, в которых кривились неспокойными зигзагами огни фонарей.

- Мы оба любим одну девушку, - долдонил один. - Ты мой друг. И я уступаю тебе ее.

- Нет. Ты мой друг, и я уступаю тебе ее, - пылко возражал другой.

- Нет, я так не могу, так не поступают комсомольцы. Женись на Наташе и живи счастливо.

Так они препирались долго, пытаясь всучить друг другу ту самую таинственную Наташу...

- Масса солнца составляет сто пятьдесят квадрильонов тонн, - нудила очкастая женщина в строгом костюме высокому статному мужчине, шедшему за ней.

За ними шествовала еще одна парочка - худой, с противным лицом парень лет двадцати и девушка с пламенным взором, в цветастом платьице и белых носочках. Похоже, оба были недовольны друг другом.

- Ты хочешь тихого счастья, - строго выговаривала девушка.

- Да, да... Я хочу. Хочу ковер с лебедями на стене. Хочу семь слоников на шифоньере. Хочу, хочу, хочу, - капризничал парень.

- А жизнь - это борьба. Я презираю твой тихий мещанский мир, - презрительно кинула девушка.

Все что-то нудили, кого-то воспитывали, что-то долдонили. Это был мир нравоучительных трепачей.

- И что дальше? - спросил Степан, присаживаясь на гранитный парапет. - Без паспортов. Без денег.

- Придется опять играть, - Лаврушин вытащил «пианино». Погладил пальцами его неровную поверхность. У красной клавиши в краску врос волосок от кисти. - Эх-хе-хе, - вздохнул он, понимая - ничего не получится. Не нашла на него та волна. Не «интуичится», хоть волком вой.

- Никак? – сочувствующе спросил Степан.

- Близко ничего.

Всю ночь они прошатались по знакомому и незнакомому городу. Это была Москва, но немножко не та, а прилизанная, стерильная, с незнакомыми циклопическими величественными зданиями. А вот памятников архитектуры поубавилось. Эту Москву взялись перестраивать куда более активно, чем ту, в которой жили Лаврушин и Степан.