Нерон

Миррина узнала в нем благородного горожанина, который возвращался с пира. Это был поэт Сималион, молодой аристократ, который был награжден венком на Олимпийских Играх и в котором Афины видели повторение творческого вдохновения Анакреона. Красивейшие гетеры пели на пирах его стихи под звуки лиры, а добродетельные гражданки шептали их в уединении, охваченные душевным волнением. Самые известные красавицы Афин оспаривали друг у друга поэта, а он, больной по цвете молодости, как бы изнемогающий под бременем всеобщего обожания, укрывался в храме Эскулапа, когда кашель вызывал у него кровохаркание, или же отправлялся путешествовать по всем целебным, источникам Греции и ее островов; но как только чувствовал себя окрепшим и новый прилив крови разливался по его телу, он с отвращением относился к врачам, спешил на пиры с негоциантами и артистами Аттики, проводил время среди известных гетер и хорошеньких флейтисток, переходя из одних объятий в другие, платя за ласки стихами, которые долго потом повторялись целым городом; всегда пламенный, он сжигал свою жизнь, точно факел, который в ночные празднества Дионисия проходил цепью по рукам вакханок до тех пор, пока не терялся в бесконечности.

Возвращаясь с одной из таких оргий, он встретил Миррину и при свете луны заметив ее красоту, свежую, совершенную и почти детскую в этом месте, посещаемом грязными волчицами, он невольно провел руками по глазам, словно боясь быть обманутым возбуждением опьянения. Это была Психея, с грудями упругими и округленными, точно гармонично изогнутая чаша, с правильными и мягкими линиями, которые привели бы в восторг скульпторов Академии; и поэт испытал такое же удовлетворение, какое испытывал, когда после поздней уединенной прогулки за городом, вдоль стены Фемистокла, он находил последние строфы к своей оде.

Она хотела повести его в лачугу фессалийки, но Сималион, смущенный видом тела слоновой кости, которая, казалось, сверкала среди лохмотьев, отвел ее в свой великолепный дом, стоящий на улице Треножников, и там Миррина осталась в качестве госпожи, имеющей рабынь и роскошные одеяния.

Этот смелый поступок поэта поразил Афины. На Агоре и Церамико только и говорили, что о новой возлюбленной Сималиона.

Известные гетеры, которым никогда не удавалось всецело завладеть поэтом, негодовали, видя его соединенным тесными узами с юной девушкой из диктериона, которую знали многие бродяги Пирея. На все большие празднества в храмах Аттики он возил ее в своей коляске, запряженной тройкой с подрезанной гривой; по утрам он сочинял в честь ее стихи и будил ее, произнося их и осыпая ее ложе потоками цветов. Он задавал пиры приятелям артистам, тешась их завистью и удивлением, когда к десерту Миррина появлялась на столе, обнаженная, в великолепии чистой красоты, которая возбуждала в греках благоговейное волнение.

Верная Сималиону вначале из чувства благодарности, а потом полюбившая поэта и его творения, Миррина обожала его как господина и как любовника. Она вскоре выучилась играть на лире и читать стихи всех размеров; перечла всю библиотеку своего возлюбленного, чтобы блеснуть своими знаниями перед приглашаемыми к ужину артистами и считаться среди афинских гетер самой умной.

Сималион, с каждым днем все более приходящий в восторг от своей возлюбленной, безжалостно расточал свои жизненные силы и свое состояние. Он поручал привозить для нее из Азии тончайшие одеяния, расшитые фантастическими цветами и просвечивающие перламутровую белизну ее тела; золотую пудру для волос, делающую ее походящей на богинь, которых поэты и артисты Греции всегда изображали рыжими; поручал мореплавателям покупать египетские розы исключительной свежести, и все более худеющий, с блекнущей кожей, кашляющий и задыхающийся в объятиях своей возлюбленной, он чувствовал, как убывают его силы.

Так прошло два года, вплоть до того осеннего вечера, когда, сидя на дерне своего сада и склонив голову на колени красавицы, он в последний раз слушал свои стихи, петые свежим голосом Миррины под аккомпанемент лиры, по струнам которой скользили белые пальцы. Заходящее солнце горело на раскаленном копье Минервы Парфенона. Детская рука Сималиона с трудом удерживала золотую чашу, наполненную вином с медом. Он сделал усилие, чтобы поцеловать свою возлюбленную; розы, венчающие его, стали осыпаться, покрывая дождем лепестков грудь Миррины; вздохнув, он закрыл глаза и умер на тех коленях, которым отдал последние остатки своей жизни.

Молодая девушка оплакивала его с отчаянием вдовы. Она обрезала свои великолепные волосы, чтобы возложить их как жертву на его могилу, оделась в темную шерсть, как высокодобродетельные афинянки, и оставалась безвыходно в своем доме, безмолвном и закрытом.