Нерон, кровавый поэт

— Я позвал тебя, чтобы объявить мою волю, — сказал он. — Имения и все наследство Британика я разделю между тобой и Бурром. Пусть и кифара будет твоей. — И он протянул ее Сенеке.

Тот растаял от счастья. Глаза его выразили беспредельную преданность.

— Британик был предателем, — заговорил он, — поделом ему, он посягал на твой трон.

— Да, — презрительно пробормотал Нерон, видя, насколько Сенека плохо знает его. — Но ты мой друг, не так ли? И другом останешься. — И он обнял своего воспитателя.

Император избавился от кифары, но это мало ему помогло.

Он постоянно слышал ее звучание, невидимый поэт продолжал соперничать с ним. Тогда Нерон решил действовать иначе. Он понял, что надо вступить с ним в бой, доказать свое превосходство и право поступать так, как он поступил. Теперь уже и самому себе он признавался в убийстве, разжигал в душе почти приятное чувство ответственности. Он жаждал успеха, только успеха, величайшего успеха любой ценой. Поппея права: его не знают, не понимают, какой он поэт. Желание единоличной славы изводило императора. Иногда он воображал себя победителем, и лицо у него светлело. Мысль о триумфе не покидала Нерона.

Вечный соперник, стоявший за спиной, подгонял его. Торопил все больше и больше.

Глава восемнадцатая

Аплодисменты

У Поппеи были свои уловки. Время от времени без всякого предупреждения она исчезала и не откликалась на приглашения императора. Потом, вздыхая, обливаясь слезами, жаловалась на семейные ссоры, безобразные сцены ревности. Нерон обычно сам посылал за ней.

Теперь его настолько занимали собственные мысли, что он забыл о Поппее.

Она приехала к Сенеке.

Постучала, привратник открыл калитку. По вымощенной камнем дорожке, обрамленной дерном и ухоженными цветами, ей навстречу выбежали две хорошенькие белые собачки. Прекрасная вилла ослепляла своей роскошью. В глубине сада в перистиле у коринфской колонны женщина с алмазными серьгами и кольцами читала книгу; это была Паулина, юная жена престарелого поэта.

Сенека работал, сидя в саду за столом слоновой кости.

— Прости, учитель, что помешала тебе и спугнула Музу, — сказала Поппея.

— О, одна Муза не обидит другую. Теперь их две, — пододвигая ей стул, с учтивой улыбкой старого любезника проговорил Сенека.

— Сажусь лишь потому, что знаю: в любое время я бы помешала тебе. Ведь Муза — твоя постоянная гостья.

— Ты очень любезна. Чем могу служить?

— Дело в том, — сказала Поппея, — что я хочу подготовить одно выступление на сцене.

— Чье?

— Его.

— Его?!

— Да. С некоторых пор он потерял покой, — продолжала она. — Не раз намекал на свое желание. Надо понять его. Друзья, поэты ему наскучили. Он хотел бы выступить перед публикой.

— В театре?

— Пожалуй.

— В каком?

— Не знаю. Я думала о театре Бальба. Там мило, но тесно. Или в театре Марцелла. Он тоже приятный. Может быть, в театре Помпея. Но тот слишком велик. Сколько зрителей он вмещает?

— Сорок тысяч.

— Нет, не подходит, — улыбнулась Поппея. — Понимаешь, почему?

— Разумеется, — сказал Сенека.

— Вот я и пришла сюда. Чтобы все обсудить. Всякая неожиданность исключается. Ты знаешь Рим. Насмешливый, развращенный, невоспитанный. Император считает его варварским городом. Короче, мы должны подготовиться к представлению.

— Так, — протянул задумчиво Сенека. — Можно мне посвятить Бурра?

— Безусловно.

Он хлопнул в ладоши, и тут же прибежало несколько слуг в туниках, с обнаженными руками. Одного из них он послал за Бурром.

— А что он будет исполнять? — спросил Сенека.

— Стихи, конечно. Свои последние стихи. О вакханке.

— О женщине с янтарными волосами? — проговорил он, почтительно склоняя перед Поппеей голову.

— О женщине в зеленой тоге, — с едва заметной презрительной усмешкой ответила она. — Маску он уже приготовил. Похожую на меня. Я так себе представляю: сначала кто-нибудь в театре объявит его выступление. Скажет несколько слов. Галлион согласится. Подойдет он?

— Да. Погоди-ка. Скоро наступят ювеналии, — размышлял Сенека. — Это его праздник, он сам его учредил в память о своей бороде. Ювента — богиня юности и так далее... Мне кажется, он будет доволен. Пусть он впервые выступит на этом празднике.

— Хорошо. Но подумай о других артистах. Парис должен участвовать непременно. Его очень любит народ, особенно женщины. Возможно, и Алитир. А его любит император.

Приехал Бурр. Кряхтя, вылез из лектики, — он давно уже страдал от раны в бедре, полученной в каком-то сражении.

Он был невеселый, хмурый. После убийства Британика предпочитал молчать. Презирал себя за то, что не бросил в лицо императору отказ от звания командира претория, и презирал окружающих, которые все больше и безнадежней запутывались в расставленных сетях. Со вздохом снял он шлем. На лбу у него осталась светло-красная полоска.

— Может быть, перейдем к другому столу, — предложил Сенека, — а то здесь припекает солнышко. — И он повел гостей к темно-зеленому кустарнику, в тени которого тоже стоял стол слоновой кости.