Нерон, кровавый поэт

Деревья трепетали на легком ветру. Своими зелеными легкими они жадно вбирали утреннюю свежесть, так как день обещал быть знойным и уже чувствовалось приближение полуденного жара. Земля, песок дышали тяжело и шумно, словно запыхавшийся человек. Наверху, в ослепительно ярком небе, внизу, в сумраке кустов, звенела жизнь с ее таинственной возней, множеством тихих шорохов. Мухи копошились на комьях земли, которые казались живыми; ползали жуки с металлически-синими и эмалево-зелеными крыльями; к тяжелым гроздьям винограда летели пчелы с ближайшей пасеки и, резвясь, собирали нектар; кружились и мотыльки, как мираж зноя, порхая среди ярких цветов, потом исчезали безмолвно, словно наваждение, так что следившему за ними чудилось, будто он заблуждается, с ним играли лишь причудливые легкие призраки.

Фаон стал угощать императора, но тот не захотел есть. Попросил только глоток воды.

Но и к воде не притронулся. Испугался, что она отравлена. Лег на землю и, прильнув к оставшейся после поливки лужице, пил из нее жадно и долго.

— Спать хочется, — не вставая, пробормотал он.

Растянувшись на траве, он уснул, не обтерев грязного рта и не сняв с головы большой кожаной шляпы.

Среди благоуханных трав, дикого укропа, на завивающихся лозах покоилась его страшная голова. Солнце, прошив листву, высушило черные брызги на губах Нерона, ставших серыми; оно жгло ему шею, опаляло нос, но разбудить не могло. Непривычный к трудностям и уставший с дороги, он проспал крепким сном до самого вечера.

Лишь теперь узнал Фаон, что привело к нему императора. Сенат объявил Нерона врагом отечества, как матереубийцу приговорил к казни, и восставшие уже разыскивали его повсюду. Сюда он зашел ненадолго; погодя, при первой возможности, отправится дальше.

Но когда солнце приготовилось принести вечернюю жертву, мимо сада по Виа Салариа проскакало несколько всадников и потом еще больше их свернуло к вилле. Фаон боялся тоже попасть в беду, и Эпафродит решил разбудить императора.

Он дотронулся до плеча спящего. Нерон с трудом очнулся, зябко поеживаясь и щурясь.

— Где я? — захмелев от сна, спросил он.

При виде костюма возницы, меча на поясе он не узнал сам себя. Пробормотал, дрожа:

— Кто я? — И под взглядом Эпафродита продолжал: — Не понимаю, ничего не понимаю. — Он улыбнулся. — Кто сейчас говорит? Во мне говорит кто-то, я слышу его голос.

Фаону стало жаль его.

— Ах, это он говорит. Всегда он, — судорожно сжимая его руку, пролепетал Нерон. — Ты говоришь в моей груди и моими устами, а я не переношу твоего голоса и мыслей. Кто-то другой говорит во мне. Пусть замолчит. Замолчи. Сделайте что-нибудь. Вечно он...

Эпафродит и Спор подошли к нему поближе.

— Скажите, что все это значит? — с мольбой обратился к ним император. — Я уже ничего не понимаю. А ты, — он посмотрел на Фаона, — сожми мне руку, еще крепче. Чувствую, что ты человек. И это хорошо. В твоей руке пульсирует кровь, в глазах твоих, как и в моих, жизнь. Кто бы ты ни был, не покидай, не прогоняй меня никогда. Иначе мне конец. За тебя я буду цепляться. А если куда-нибудь убежишь, пришли ко мне на худой конец собаку, я буду держать ее за ухо, пока не умру. Пусть хоть она живет.

— Он бредит, — сказал Эпафродит.

— Ты человек, — продолжал Нерон, обращаясь к Фаону, — но хороший ли человек? Если счастлив, — значит, хороший. А если несчастлив, — значит, плохой, очень плохой. Знаешь, у меня часто болела голова, я метался в смятении, не знал, куда мне податься. Но разве я плохой из-за этого? — Слезы выступили у него на глазах, и, положив голову на плечо Фаону, он ухватился за его руку. — Боги недобрые. Я очень много страдал.

Эпафродит силой оторвал Нерона от вольноотпущенника, с трудом поставил его на ноги, сказав, что надо немедленно уйти отсюда, иначе всем им конец. В жарких лучах предзакатного солнца император, спотыкаясь, поплелся за секретарем. Но внезапно остановился.

— Ах, это ты? — отшатнувшись, насмешливо воскликнул он.

— Кто? — спросил Эпафродит.

Нерон молчал. Его светлые волосы встали дыбом. Грязные губы шевелились, точно он называл, перечислял, повторял про себя всех, кого видит, чьи лица и глаза проходят перед ним.

— Поппея ему мерещится, — шепнул Спор Эпафродиту.

— Нет, мать, — сказал секретарь.

Они снова спросили императора, но он не ответил.

— Сенека?

— Нет, не он. — Отрицательно покачав головой, Нерон замолчал надолго.

— Только он. Вечно, вечно. Ну, это ты? — тихо спросил он. — Опять мало. Я отдал тебе все, что у меня было; ты сам виноват. — Тут он попятился. — Гипсовое привидение, мальчик. Бледное лицо в синих пятнах. — И он с отвращением отвернулся.

— Британик ему мерещится, — сказал Эпафродит.

— Как я любил тебя, брат, — бормотал Нерон. — Ты виноват во всем. И в том, что теперь случилось. Ты был великий человек. Какой великий поэт...

Вдруг около виллы прозвучала военная труба.

Эпафродит, Спор и Фаон втолкнули Нерона в сарайчик.

— Это солдаты, — уверенно сказал секретарь.

— Рок, — громко, торжественно провозгласил император.

— Не кричи, иначе нас всех перебьют.